все знаете и знаете, что говорить. Я оставлю при вас Каштанова со взводом, а теперь спущусь вниз распорядиться написать вам необходимые документы».
С этими словами он вышел. Примерно через час они с Василием Федоровичем Малышкиным поднялись ко мне, и Андрей Андреевич сказал: «Полковник, мы вашу идею разработали дальше, и я решил оставить здесь половину штаба. Меня представлять будет Василий Федорович, а при нем будет генерал Закутный и вы». Дав тут же Василию Федоровичу некоторые указания относительно меня, Андрей Андреевич попрощался со мною, и, когда наклонился поцеловать меня, у меня глаза были полны слез, и слезы были на его глазах тоже. Когда они выходили, я окликнул его, он вернулся, и я сказал: «Андрей Андреевич, не сдавайтесь в плен, с пленными никто разговаривать не станет. Там, где вы будете, пусть кто-нибудь из генералов поведет переговоры от вашего имени». Власов ответил: «Нет, полковник, я кликнул клич, и войска пошли за мной. В такой тяжелый момент я должен быть с ними и разделить их судьбу».
Это была последняя моя встреча с Андреем Андреевичем — в Фюссене 25 апреля 1945 года, но образ его и сам он и по сей день находятся в моем сердце, и с ним вместе уйду я в могилу. При мне был оставлен фельдфебель-студент, который помогал мне.
Перед отъездом все командиры пришли попрощаться со мною, а пастор Шаберт со слезами на глазах сказал: «Господин полковник, не знаю, увидимся еще или нет, но прошу не забыть того, что в самые тяжелые для Власова дни мы всегда были с ним».
Тяжело было прощаться и с Георгием Николаевичем Жиленковым, с которым я впервые встретился в 1942 году. С тех пор нам пришлось многое пережить вместе. Со свойственной ему манерой даже в очень тяжелых случаях показать себя беззаботным, Георгий Николаевич нагнулся и поцеловал меня со словами: «Прощайте, Константин Григорьевич, и, если больше не увидимся, спасибо за прошлое».
Так наши уехали на юг, через Тироль, к Первой дивизии. Уехал и Василий Федорович к себе домой (генерал В.Ф. Малышкин с женой сняли комнату у бауера в Зееге, недалеко от имения Эриха Двингера, известного немецкого писателя, где устроился жить с семьей и Вильфрид Карлович Штрик-Штрикфельдт). В Фюссене осталось немало наших людей, но стало тихо, как перед грозой, осталась одна тоска на душе.
Вдруг открывается дверь, и входит подполковник Калугин. Услышав, что я остался в Фюссене, и не зная причины, он пришел увезти меня к себе в горы. Он со своими людьми нашли в лесу спрятанный эсэсовский склад оружия, снаряжения и консервов и осели поблизости, переждать первые дни прихода американцев. Решил он увезти и меня туда, но я сказал ему, в чем дело, и посоветовал самому вернуться к своим людям, чтобы не быть отрезанным. И вдруг загудела продолжительная сирена, что означало — враг близко! Калугин немедленно уехал, но вместо него появился незнакомец — А.Н. Штрандман, наш бывший посол в Югославии. Пришел познакомиться и сообщить, что Владыко Анастасий и он с женой поселились внизу, в комнатах, которые занимал генерал Власов.
Зная, что соседний город — Кемптен уже занят американцами, Фюссен приготовился встретить победителей. Бургомистр и старейшие лица города упросили эсэсовцев, которые собирались затеять бои в этом районе, покинуть город без боя, а потом поехали в Кемптен, объявить город свободным. А эсэсовцы хотя и покинули город, но за собою взорвали мост через реку Лех, сами же отошли по направлению к Лехбруху. Это было с 26 на 27 апреля. Ночь проходила в тревоге, и вдруг раздался сильный взрыв — это эсэсовцы взорвали мост.
Приход американцев
На следующий день, 27 апреля, в послеобеденные часы раздался одинокий пушечный выстрел, и вслед за ним послышался грохот, и в город со стороны Кемптена ворвалась колонна американских джипов. Проехали весь город, добрались до реки и перед взорванным мостом стали. Машинам конца не было. Стояли они долго, и солдаты, почти все, вышли из машин переминать ноги и покурить. Город встретил их белыми флагами из окон, а какой-то немец недалеко от дома, где мы жили, вывесил американский флаг, но американцы заставили его убрать. Простояв часа два, американцы оставили в Фюссене комендатуру и обслуживавшие ее части, а вся остальная колонна повернула обратно и пошла в обход, на Зеег и Кауфбоерн. Таким образом, намеченных в районе Фюссена боев не было, но в окружающих его лесистых Альпах и предгорьях их осталось много спрятанных складов оружия, снаряжения и консервов. В этих лесах долго еще скрывались отдельные эсэсовские команды, которые постепенно рассосались.
Итак, мы на той стороне фронта, мы у американцев, но что происходит с нашими, уехавшими на юг, навстречу решениям своей судьбы и судьбы всего движения? А в Фюссене народ притаился и ждет, что будет. По улицам взад и вперед мирно разгуливают американские солдаты. Но потом выяснилось, что кое- кто из них и девиц силой из дому уводил, и в некоторых домах картины на стенах располосовал. В нашем же доме внизу мадам Штрандман зашла к Владыке Анастасию, и когда они стояли, разговаривали, с улицы солдат дал очередь, и пули, пролетев над их головами, вонзились в стену.
Моя комнатушка опустела, все заняли выжидательное положение. Только одна сестра милосердия Татьяна, не считаясь ни с чем, систематически приходила менять мне на ноге компресс. Эта бесстрашная девушка являлась образцом старой русской, дореволюционной сестры, которая и при самых тяжелых боях с сумкой Красного Креста через плечо ходила по полю боя и перевязывала раненых. Каждый раз, когда она приходила ко мне, я невольно вспоминал другую такую же сестру милосердия, из далекого прошлого…
Это было в 1918 году, во время осады Баку турками. Прорвав наш фронт у Волчьих ворот, турки сосредоточили сильный артиллерийский, пулеметный и ружейный огонь на месте прорыва. Будучи назначенным отбить турок и заткнуть прорыв, я с батальоном занял исходную позицию и ждал удобного момента для контратаки. И вдруг под бешеным огнем турок девушка-подросток с косынкой на голове и с сумкой сестры милосердия через плечо точно влетела в мое прикрытие со словами: «На людях и смерть не страшна». С тех пор прошло больше чем полстолетия, а образ этой героини, как живой, стоит перед моими глазами. Такой жертвенной и бесстрашной была и Татьяна.
Сразу же после прихода американцев и открытия их комендатуры молодой офицер Игорь Юнг пошел в комендатуру и заявил о себе как власовском офицере. В комендатуре его задержали и сразу же отправили в штаб дивизии. На допросе он сообщил о том, что генерал Власов, покидая Фюссен, оставил там своего заместителя, генерала Малышкина для переговоров с американцами и что его можно найти через его секретаря, доктора Димитрия Александровича Левицкого. В ту же ночь из дивизии за Левицким был послан в Фюссен американский офицер, и Левицкий вместе с Львом Раром и американцем поехали по направлению к Зеегу. Недалеко от крестьянского дома, где жил Малышкин, остановили машину и без американца пошли и разбудили Малышкина, который, узнав, в чем дело, послал за Штрикфельдтом, жившим неподалеку, у писателя Э. Двингера. Штрикфельдт приехал, и, как полковник Веревкин (по заранее заготовленным предписаниям Власова), передал себя в распоряжение Малышкина. Надев рюкзаки, генерал и полковник пошли к дожидавшемуся их американцу. Он встретил их отданием чести и объяснил, что послан доставить их в штаб своей дивизии, на что Малышкин согласился. Американец перед отъездом предложил всем по рюмке коньяку, и они поехали. В Фюссене Левицкого и Papa высадили и поехали дальше. В штабе дивизии их принял начальник дивизии генерал Снайдер. Штрикфельдт объяснил генералу, что он капитан немецкой армии и сопровождает генерала Малышкина как переводчик. Генерал отнесся к парламентерам очень внимательно и, узнав про их миссию, сказал, что он им вполне сочувствует, но решать ничего не может и переправит их в штаб армии, но они могут написать своим женам, и он пошлет их письма по назначению, что он действительно и сделал.
Снайдер отправил парламентеров в распоряжение командующего 7-й американской армии, генерала Петча. Генерал Петч принял их очень заинтересованно и внимательно выслушал обстоятельный доклад Малышкина о роли и задачах Освободительного движения народов России. Попутно генерал задал Малышкину несколько пояснительных вопросов о непонятной роли русских батальонов на французском фронте и, представив себе подлинное положение вещей и трагедию людей, сидевших перед ним, сказал: я понимаю вас и вхожу в ваше положение, но я солдат и в вашем политическом вопросе ничего решать не могу и ничего вам не обещаю. О вашем деле я доложу главнокомандующему. Парламентерам было оказано достойное их миссии внимание.
Генерал Айзенхауэр, выслушав донесение Петча, сказал, что в таком политическом вопросе он обязан
