смолчал. Но вы — сын Мэфри. А я — человек конченый. Так что не все ли равно?
Наступила короткая пауза: казалось, Суон заглядывает в далекие глубины прошлого.
— В ту пору, когда мне поручили вести расследование убийства в Элдоне, я был как огонь — не то, что теперь. И я помню тот день, когда нашел первый ключ к разгадке, словно это было вчера. К нам в управление явился помощник букмекера по фамилии Рокка… Да-да, не как-нибудь, а Гарри Рокка… Ну и трус же это был: так и дрожал от страха, казалось, слова не выговорит. А все-таки выговорил, и вот что сказал: он больше года дружил с убитой, часто ночевал у нее и провел с ней ночь на седьмое сентября. Но он не убивал ее — просто не мог убить, потому что восьмого и девятого сентября был на скачках в Донкастере, человек двенадцать могут это подтвердить. И потом ведь он сам пришел, по доброй воле, чтобы на его имя не легло никакого пятна.
Надо сказать, что его признание ничего для нас не прояснило: мы знали, что у Спэрлинг было много поклонников, но решили на всякий случай задержать Рокка. Когда тот услышал об этом, он позеленел и выложил все как на духу. Рассказал, что у него есть приятель — Риз Мэфри, которому нравится Спэрлинг. Рассказал, как встревожился Мэфри, увидев в газетах снимки открытки, нарисованной от руки. И, главное, рассказал о попытке Мэфри сфабриковать алиби. Мы с радостью ухватились за эти сведения: ведь целую неделю были в тупике, а тут вдруг — горячий след. И он стал еще горячее, когда мы узнали, что нужный нам человек отбыл в Ливерпул. Тотчас позвонили в Ливерпул — и Риз Мэфри был схвачен.
Суон помолчал, облизнул пересохшие губы.
— На свою беду, Мэфри оказался человеком горячего нрава, он сопротивлялся при аресте и совершил роковую ошибку — ударил полицейского. Добавьте к этому то, что, как я уже говорил, он был арестован в момент, когда собирался ехать в Южную Америку, — и вы поймете, что все складывалось не в его пользу. А он еще ухудшил свое положение. На предварительном допросе его, естественно, прежде всего спросили: «Где вы были между восемью и девятью вечера восьмого сентября?» Не зная, что приятель выдал его, Мэфри ответил: «Играл в бильярд с неким Рокка». Это; казалось, решало все.
Суон откинулся на подушки, в его тусклых глазах появилось какое-то странное выражение.
— А теперь я должен рассказать вам о моем начальнике — сейчас он возглавляет всю уортлийскую полицию — об Адаме Дейле. Он сын кумберлендского фермера, вышел из низов, по части дисциплины был очень требователен, но в общем к подчиненным относился хорошо. Словом, это был образцовый офицер, который в жизни не брал взяток. Он любил свое дело и не раз похвалялся мне, что может за милю узнать преступника. И он тоже с самого начала был убежден, что Мэфри — преступник.
Разгорячившись от собственных слов, больной попытался приподняться на локте.
— Ну, а мне это дело не казалось таким простым. Несмотря на все улики, я отметил, что Мэфри заказал билеты в Южную Америку на свою фамилию, что он снял номер в ливерпулской гостинице для себя и своей семьи, не скрывая, кто он такой, а уж этого никогда бы не сделал человек, который боится преследования и хочет замести следы. Кроме того, хотя факты свидетельствовали не в его пользу, Мэфри произвел на меня благоприятное впечатление. Он и не пытался отрицать, что был знаком со Спэрлинг, и признал, что посылал ей открытку с рисунком от руки. Он заявил, что сделал это просто так, для развлечения. И надо сказать, что игривая, пошловатая надпись на открытке: «В разлуке сердце полнится любовью», — вполне соответствовала этому утверждению. Опять же — раны на теле Спэрлинг были столь ужасны, что их мог нанести только очень сильный человек, а Риз был довольно тщедушный. И к тому же легкомысленный. Только этим можно было объяснить попытку устроить себе алиби с помощью Рокка. Он, видимо, и так нервничал, а тут еще эта дурацкая открытка, фотографии которой были воспроизведены во всех газетах. Словом, он совсем потерял голову и, возможно, счел нужным заручиться чьей-то поддержкой. Шаг, конечно, неумный, но вполне объяснимый, если посмотреть на все его глазами.
Я изложил эти свои соображения начальнику, но он и слушать меня не стал, так был убежден (причем, учтите, вполне искренне), что Мэфри — убийца.
Суон снова откинулся на подушки и, передохнув немного, уже спокойнее продолжал:
— Мысль чиновника течет по раз навсегда установленному руслу — никто не знает этого лучше меня, и следствие, начатое Дейлом, развертывалось в соответствии с общепринятой практикой. Необходимо было найти среди личных вещей Мэфри орудие, которым он мог нанести раны, обнаруженные на теле покойной. Необходимо было отыскать на костюме Мэфри кровавые пятна. Необходимы были свидетели, которые могли бы опознать его как человека, виденного на месте преступления.
И почти сразу же в одном из чемоданов начальник обнаружил искомое. Это была бритва, допотопная немецкая бритва с широким лезвием, слегка заржавевшая от того, что ею долго не пользовались. Без малейшего смущения Мэфри признал, что она у него давно: он получил ее в наследство от отца. У него не раз мелькала мысль продать ее на лом, но мешали сентиментальные соображения. И если бы Мэфри совершил убийство с помощью этой бритвы, неужели бы он стал заботливо и бережно хранить ее для нас? Нет, конечно, нет, убийца прежде всего старается отделаться от орудия преступления. Однако Дейл чуть не прыгал от гордости и восторга, показывая мне бритву.
«Ну, что я вам говорил?! — воскликнул он. — Теперь он в наших руках».
Бритву послали экспертам на предмет обнаружения кровавых пятен, вместе с большим пакетом одежды, принадлежавшей Мэфри. Тем временем начался опрос свидетелей — мистера Прасти, Эдварда Коллинза и Луизы Бэрт, которые в тот вечер видели убийцу, выбежавшего из квартиры. Прасти оказался близоруким, а Коллинз просто добрым малым, которому очень не хотелось выступать в качестве свидетеля. Но вот Бэрт, это уж была особа совсем другого рода. Перед ней на какой-то миг, промелькнул преступник, притом было это в темный, дождливый сентябрьский вечер, да еще на улице, где и фонарей-то почти нет. И тем не менее она заявила, что может во всех подробностях его описать. Я будто сейчас вижу ее круглое взволнованное лицо, когда она давала показания.
«Это был человек лет тридцати пяти, — заявила она. — Высокий, стройный, темноволосый, бритый, очень бледный, с прямым носом. На нем была клетчатая кепка, серый макинтош и коричневые ботинки».
Сначала Дейл обрадовался, что у него есть описание убийцы. Но после ареста Мэфри надо было менять пластинку — Мэфри-то не был ни высокий, ни темноволосый, ни бритый. Он был среднего роста, светлый, с темными усиками. Да и одет он был совсем не так. Однако Бэрт не растерялась. Она заявила, что в первый раз все перепутала, потому что уж очень волновалась. И вот крупный гладковыбритый субъект спокойно уступил место человеку невысокого роста с усиками. Да и Коллинз, который сразу после убийства решительно утверждал, что не сможет опознать преступника, теперь запел в один голос с Бэрт. Светлая клетчатая кепка превратилась в темную мягкую шляпу, макинтош — в пальто. Словом, описание стало совпадать с приметами Мэфри.
Суон снова помолчал: бледные губы его втянулись от усилия, какого ему стоил вздох.
— Теперь надо было, чтоб они опознали арестованного. Начальник сам пошел с ними, и я тоже. В помещении, где находился Мэфри, выстроили еще одиннадцать полисменов в партикулярном платье. Традиционный метод опознания преступника, который считается вроде бы самым справедливым. Так или иначе, но оба свидетеля безоговорочно опознали одного и того же человека. Мэфри был обвинен в убийстве Моны Спэрлинг и отправлен в Уортли.
Больной повернулся на бок и в упор посмотрел на Пола.
— И все же мне не верилось, что это — он… Очень уж гладко все было разыграно, как по нотам, и я считал, что где-то вся эта штука должна дать трещину. Но не учел юриста, выступавшего в качестве прокурора. Вы можете подумать, что это мой начальник — честный работяга Дейл — повинен во всем, что случилось с Мэфри. Нет, нет, решающую роль тут сыграл Спротт — умнейший субъект, придумавший весь этот трюк. Теперь его зовут сэр Мэтью, он добрался почти до самой верхушки и залезет еще выше, но тогда это был никому не известный человек, и уж очень ему хотелось выйти в люди. Как только он раскрыл рот, я понял: он сделает все, чтобы Мэфри был повешен.
Итак, суд начался. Обвинение вызвало разных экспертов. Однако доктора Тьюка, который первым осматривал тело, среди них не оказалось. Помимо полицейского хирурга Добсона, был приглашен еще некий профессор по фамилии Дженкинс, который подтвердил, что такой бритвой, какая имелась в распоряжении обвиняемого, вполне можно нанести смертельные раны. Далее, он не ручался, что на бритве или на одежде заключенного имеются кровяные пятна, но на них были обнаружены следы некоего инородного вещества, которое могло быть брызгами женского грудного молока. Затем настала очередь эксперта-каллиграфа,
