— Дорогой мой Дейл, неужели вы не заметили, что такие неприятные термины, как «психиатрическая больница» или «сумасшедший дом», вышли из обихода цивилизованного человечества. И назвать так наше великолепное заведение в Дриме кажется мне ничем не оправданным оскорблением.
— А-а, — упавшим голосом пробормотал начальник полиции, — Дрим!
— Разумеется, чтобы его туда определить, — продолжал сэр Мэтью, — нужны какие-то данные. Расскажите мне что-нибудь о нем, Адам. Буйствует он?
— Да, — согласился Дейл, — пожалуй, что буйствует.
— А как насчет друзей? Есть кому позаботиться о нем?
— У него есть мать и девушка в Белфасте, но, видимо, они до известной степени поставили на нем крест. Последнее время он жил на улице… Совершенно один.
— Бедняга. — В голосе Спротта послышалась нотка сочувствия. — Все говорит о необходимости стационарного лечения. Я полагаю, он предстанет перед судом завтра утром?
— Да, — резко ответил Дейл. — Тут уже ничего остановить нельзя.
На этот раз в тоне Спротта не было ни тени сострадания. Слащавая елейность разом слетела с него, и его ответ, как ножом, полоснул Дейла:
— Меньше всего я хочу что-либо останавливать. Если это не будет нужно нам с вами.
Сейчас уже не могло быть сомнений, кто из этих двоих сильнее. И более спокойно Спротт добавил:
— Судья, мистер Бэттерсби, насколько мне известно, человек вполне здравомыслящий.
— О да, — подтвердил Дейл все тем же слегка неестественным тоном. — Если он назначит достаточно высокую сумму залога, арестованный, конечно, будет снова взят под стражу.
— Я не хочу, чтобы вы влияли на ход разбирательства в смысле каких бы то ни было посулов и обещаний, — прямо заявил Спротт. — Но мне представляется желательным, чтобы вы перекинулись с ним словечком, разъяснили ему, что здесь налицо отклонение от психической нормы и что повторное взятие под стражу даст нам возможность подготовить компетентное медицинское обследование, которое в конце концов будет в интересах этого молодого человека.
— Есть, — ответил Дейл.
— Ну и отлично, — сказал Спротт. И внушительно добавил: — На этот раз действуйте порасторопнее.
Он повесил трубку.
Прошло не меньше минуты, прежде чем начальник полиции, в свою очередь, медленно опустил трубку на рычаг.
Глава IX
Полицейский суд открылся на следующее утро в десять часов. Высокий, но очень тесный и малоторжественный судебный зал на первом этаже освещался единственным окном, под которым был помост красного дерева для суда и напротив него — места для публики. Справа от судьи находилась скамья подсудимых, слева — место для свидетелей. Поскольку в этом помещении всегда сквозило, судейский стол был отгорожен от окна складной ширмой, отнимавшей много света. Фреска на потолке, на которую никто никогда не смотрел, изображала герб города — два лучника на зеленом, как дубовый лист, фоне.
Пола провел наверх полицейский с красной шеей, находившийся в то утро в самом благодушном настроении — от него и пахло так, словно он, позавтракав, только что с удовольствием выкурил трубочку. Когда они выходили из камеры, он многозначительно поглядел на распухшие, обведенные синяками глаза Пола.
— Видно, здорово ткнулись обо что-то вчера, дружище. Смотрите только сегодня не оступитесь! Ясно?
Пол ничего не ответил. Под утро он проспал несколько часов тяжелым, беспокойным сном, похожим скорее на забытье, в которое он от крайнего изнеможения провалился как в черную яму. Но этот сон не освежил его. Он не мог понять, почему его одолевает такая слабость. Каждый вздох стоил ему усилий. И еще эта нестерпимая боль в боку. Он все время прижимал к нему левую руку, чтобы хоть как-то справиться с ней. Мозг же его снова работал с лихорадочной остротой, как в ту минуту, когда Пол пришел в себя. Все виделось ему в неестественно ясном свете. И он твердо намеревался высказаться сегодня до конца, до конца все разоблачить. Да, на этот раз ничто не остановит его.
Когда его ввели через боковую дверь и усадили на скамью подсудимых, судья, мистер Бэттерсби, худощавый человек средних лет с добродушным, хотя и изможденным лицом, уже успел приступить к рассмотрению обычной череды дел о правонарушениях. Пол внимательно следил за тем, как он быстро распорядился судьбой трех пропойц-дебоширов, юнца, подбиравшего оброненные квитанции от тотализатора, разносчика, не имевшего патента на торговлю, старика музыканта, обвиняемого в нищенстве, и бродяги, задержанного за отсутствие «легальных средств к существованию».
У судьи были тонкие губы, которым его профессия сообщила известную суровость, и умные, внимательные глаза. Он никогда не поддавался на лесть и униженные мольбы стоявших перед ним «каторжников». И также никогда не выносил сурового приговора. Пол всмотрелся в него и решил: «Этот человек меня выслушает».
И вдруг почувствовал, что и сам он является объектом упорного и пристального изучения. Он обернулся к местам для публики и тотчас увидел Лену. Она была не одна. Рядом с нею сидел совершенно незнакомый ему человек лет сорока, очень грузный и нескладный, в фланелевом костюме, с небрежно повязанным галстуком, в видавшем виды помятом пальто. Он снял сплющенную мягкую шляпу, так что стали видны его круглая плешивая голова и большой лоб. Лицо у него тоже было круглое, полное. Несмотря на явно небритые щеки, оно казалось до странности голым, и только глаза с белесыми ресницами, не без труда принявшие скучливое выражение, как бы прикрывали его наготу. Этот человек, видимо, уже несколько минут с рассеянным видом смотрел на Пола, но сейчас, хотя выражение его лица не изменилось, вдруг поднял указательный палец и приложил его к губам. Мимолетный и ничем не примечательный жест. Но значение его было несомненно. Пол быстро взглянул на Лену, прочел мольбу в ее глазах и тотчас же перевел взгляд на дородного незнакомца, который кивнул едва заметно, но опять указующе и властно, и, слегка покачиваясь на стуле, занялся рассматриванием своих ногтей с видом человека, нимало не интересующегося всем происходящим.
В эту минуту объявили, что слушается дело Пола. Он поднялся как во сне; смысл скороговоркой зачитанного обвинения едва ли дошел до него, но он все же заметил, что в зале появился начальник полиции и сел неподалеку от возвышения, спиной к судьям.
— Признаете вы себя виновным или нет?
Пол смешался и ничего не ответил. На секунду-другую в зале воцарилась тишина.
— Итак, что вы можете сказать в свое оправдание? — спросил судья.
Со своего возвышения он всматривался в Пола куда внимательнее, чем в обвиняемых по ранее слушавшимся делам. Снова молчание. Поток слов уже готов был прорваться, но по какой-то неведомой причине, даже вопреки собственной воле, Пол одержал его. Он не смел взглянуть в публику, туда, где сидели Лена и незнакомец, подавший ему странный и властный знак. Внезапно и независимо от своего желания он понурил голову и с наигранным раскаянием в голосе, совсем как те старики пропойцы, что прошли перед ним, тихо проговорил:
— Весьма сожалею, ваша честь. Возможно, я хлебнул лишнего.
Короткая, мертвенная тишина. Пол видел, как начальник полиции выпрямился на стуле. Мистер Бэттерсби откашлялся.
— Вы были пьяны? Но это же позор в ваши годы.
— Да, ваша честь.
— Вам хоть стыдно в этом признаваться?
— Да, ваша честь.
В голосе Пола прозвучала смиренная нотка. Судья удивленно нахмурился. Он полистал бумаги,
