множеством блюд, какие никогда не появлялись во время завтрака на столе в «Ломонд Вью». Тут стояли большие тарелки с мясом и рисом, с макаронами под томатным соусом, куриный паштет, заливное из языка, маслины, сардины, анчоусы, ваза с фруктами, огромный мороженый торт, на котором было написано: «Благослови боже нашего Анджело», а вокруг него несколько высоких бутылок вина.
Дедушка, которого посадили между Кларой и миссис Антонелли, был в необычайно приподнятом настроении. Во главе стола сидел сияющий мистер Антонелли. Вид у него был на редкость довольный: очень уж ему льстило наше присутствие.
— Немножко вина, мистер Гау, самую капельку. Вино особое. Из Неаполя. Фраскати.
Были наполнены бокалы, даже бокал смуглого молчаливого улыбающегося дяди Виталиано, который, видимо, занимал несколько подчиненное положение в семье. Тут из-за стола поднялся дедушка и предложил тост:
— За наших малышей. За этот счастливый и святой день в их жизни.
Все выпили, даже мы, дети, — у нас с Анджело было тоже по крошечной рюмочке. Вино было сладкое и приятно согревало.
— Вам нравится фраскати, мистер Гау? — заискивающе спросил, подавшись вперед, мистер Антонелли.
— Очень освежающее вино, — любезно ответил дедушка. И добавил: — Легкое.
— Да, да, очень легкое. Приятное и легкое. Еще бокал, мистер Гау.
— Благодарю вас, мистер Антонелли.
Обезьянка, которой, видно, скучно было сидеть на коленях у Анджело, вдруг потянулась и взяла банан. Я молча уставился на нее, а она очистила плод и принялась есть — совсем как маленький человечек. Анджело с гордостью кивнул и прошептал.
— Обожди, ты еще не такое увидишь.
— Разрешите мне наполнить ваш бокал, миссис Антонелли, — предложил дедушка. — И ваш также, дорогая мисс Клара. — Хотя обе дамы отказались, со смехом прикрыв бокалы рукой, дедушка явно пользовался у них огромным успехом. Тогда он наполнил свой бокал и, шепнув что-то на ухо Кларе, весело рассмеявшейся в ответ, с самым серьезным видом принялся рассказывать нашей хозяйке о том, как он блистал на собраниях у мэра и в других высокопоставленных домах, что на дороге к Драмбакскому кладбищу. Миссис Антонелли была явно в восторге от того, что она хотя бы в разговоре может приобщиться к такой знати.
Смех становился все более громким: дедушка стал вышучивать кавалера Клары.
— Ну, разве молодое поколение может сравниться со старым, — высокомерно заявил он.
Когда дедушка и мистер Антонелли начали обмениваться тостами: «За Италию!», «За Шотландию!», — нам с Анджело разрешили встать из-за стола. Мы взяли Николо и пробрались в комнату дяди Виталиано, а там, нажав на кнопку «тихо», принялись крутить шарманку. Она играла четыре мелодии: «Шотландские колокольчики», «Вперед, Христовы воины!», «Боже, спаси короля» и «О Мария, цветами тебя венчая».
Николо не меньше нас наслаждался музыкой. «Шотландские колокольчики» были его любимой мелодией, и, когда раздались знакомые дребезжащие звуки шарманки, он стал танцевать и дурачиться. Почувствовав, что он в центре внимания, чего ему так недоставало в гостиной, Николо старался вовсю; потом вдруг побежал по коридору и вернулся со шляпой — это была дедушкина шляпа. Он принялся расхаживать в ней, словно заправский щеголь, время от времени снимал шляпу и раскланивался. Наш смех поощрял его. Он залопотал, надел шляпу себе на хвост, потом подкинул вверх и поймал прямо на голову. Потом сделал вид, что разозлился, с визгом пнул шляпу ногой, перекувырнулся через нее и, свернувшись клубочком, притворился, будто заснул.
Мы с Анджело катались от хохота, как вдруг дверь отворилась и в комнату вошел дядя Вита, на его серьезном спокойном лице было написано неудовольствие. Он взял на руки Николо, погладил его, утихомирил и посадил в корзину, стоявшую в углу. Потом поднял дедушкину шляпу и, обшлагом стирая с нее пыль, сказал что-то по-итальянски. Анджело повернулся ко мне:
— Он говорит, мы так шумели, что даже ему, глухому, слышно было. А ведь сегодня для нас святой день… Он хочет, чтобы мы сели и спели гимн. — И Анджело добавил уже от себя: — Дядя Вита у нас очень верующий.
— А что он еще сказал?
— Видишь ли… Он сказал, что твой дедушка выпил уже три бутылки вина… и все один. И что он пожимает Кларину руку под столом.
Я притих и сел на пол рядом с Анджело, а дядя Вита с артистическим вдохновением принялся крутить ручку шарманки. Мы запели:
Когда мы кончили, дядя Вита улыбнулся и что-то сказал. Анджело перевел:
— Он говорит, что мы никогда, никогда не должны забывать, как чудесно чувствовать на себе благодать божью. Если в такую минуту мы умрем, или нас убьют, или разрежут на мелкие кусочки, мы попадем прямо на небо.
Тут меня позвали снизу: пора было уходить. Дедушка прощался в передней; он многократно пожал руки мистеру и миссис Антонелли и, отеческим жестом обняв Клару за талию, сказал:
— Право же, дорогая моя, вы должны позволить эту маленькую вольность человеку, достаточно старому, чтобы быть вашим отцом.
— До свидания, до свидания. — Все улыбались и были веселы, кроме кавалера Клары Таддеуса Геррити, который только что вошел и очень покраснел, увидев, как дедушка целует Клару.
Мы с дедушкой вышли на улицу. Голова моя шла кругом от всех приятных событий этого богатого событиями дня. Да и на дедушку они явно произвели впечатление: глаза у него блестели, на щеках играл румянец и время от времени он слегка, ну совсем слегка, покачивался, чтобы удержать равновесие…
Благодать! Я вспомнил слова дяди Виты — их словно птица принесла на крыльях, птица-вестник. Или это фраскати, все еще бродящее внутри, вдруг преисполнило меня такого неизъяснимого восторга? Я знаю. Я твердо знаю, что хорошо причастился, да, хорошо, а быть может, даже и отлично. Я чувствую, что с языка дедушки вот-вот посыплются банальные шуточки — они накапливаются и растут, точно снежный ком. Но на сей раз, не в силах удержаться, я опережаю его. Порывисто схватив его за руку, я говорю:
— Ох, дедушка, как я люблю нашего спасителя… но тебя я, конечно, тоже люблю.
Глава 13
Весь август мы провели среди опаленных зноем и пропыленных живых изгородей; ветерок, налетавший порывами, лишь слегка шевелил поникшие ветви деревьев, и они устало вздыхали — то был протест земли, истощенной чрезмерным плодородием. Большинство добропорядочных ливенфордских горожан отправилось вместе с семьями к морю. Опустевший городок кажется чужим, и гулкий звук моих шагов по булыжнику Рыночной площади, вид пустынных улиц и крыш, вздымающихся одна над другой на фоне зубчатых стен замка, создают впечатление, что ты находишься в осажденном городе.
Гэвин еще не вернулся, и его задушевные письма вызывают во мне все большее желание видеть его. Никаких драматических происшествий, во всем застой; однако под крышей нашего дома хоть и вяло, но разворачиваются события — так порой рыба, уже уставшая биться, вдруг встрепенется и подпрыгнет.
Каждый вечер, когда я выходил подышать свежим воздухом, прежде чем приняться за домашнюю работу, заданную мне на каникулы, — длинное сочинение на тему «Мария, королева Шотландская», — я видел Джейми Нигга, который сидел на низенькой каменной ограде нашего садика, с нарочитой
