- Итак, вы признаете, что это ваша рукопись?
- Конечно.
- И это с нее отпечатано?
- Сами видите
- Мне только нужно было вам это показать. Вы можете, если хотите, вернуться.
- Да, - ответил я, все это прекрасно, великолепно, а пока - пожалуйте в крепость.
Он переконфузился... встал провожать меня и в дверях, протягивая мне руку, которую я не взял, опять пустился в излияния:
- Ax, князь, я уважаю вас, глубоко уважаю за ваш отказ давать показания. Но если бы вы только знали, какой вред вы себе делаете. Я не смею говорить, но одно говорю - у-жас-ный.
Я пожал плечами и вышел.
Через несколько времени меня опять позвали еще раз, последний, в следственную комиссию. В дверях показался прокурор Масловский, и я уже собрался подразнить его показаниями Полякова, но он только показался в дверях, перекинулся взглядом с Новицким и выбежал.
У Новицкого на столе лежало мое письмо, взятое на мне в момент ареста, с двумя паспортами. Это была коротенькая записка шифром, в которой я писал в Москву: 'Вот вам два паспорта, переделайте их так-то'. Я не успел ее отправить, когда был арестован. При аресте я не отказывался, конечно, что она написана моей рукой.
- Вот, - начал он, - ваша записка, отобранная у вас два года тому назад. Она написана шифром, и я даю вам мое честное и благородное слово, что ключ к шифру найден на одном из ваших товарищей (он был найден у Войнаральского, которому кто-то из кружка вопреки всем уговорам дал его, хотя Войнаральский и не был членом кружка, и Войнаральский записал его в свою записную книжку. Масса писем, писанных этим шифром, была уже в руках Третьего отделения. Замечу, кстати, что, хотя наш шифр был самый простейший - он напечатан в обвинительном акте процесса 193-х - и хотя эксперты хвастают, что они разбирают всякие шифры, но, прежде чем ключ был найден у Войнаральского, ни одного письма они не прочли).
Шифр был самый простой, в десять слов, которые следовало помнить, не записывая:
Пустынной Волги берега
Чернеют серых юрт рядами
Железный финогеша Щебальский.
Начало его я взял из стихотворения Рылеева:
Пустынной Лены берега
Чернеют темных юрт рядами.
Каждая буква обозначалась словом и местом буквы в слове.
П было 11, У было 12, С было 13 или 51, или 07 (10-е слово, 7-я буква). Буквы, часто встречающиеся, как Е или А, обозначались, как видно, разно: 32, 34, 42, 72, 86 или 02 для Е и 36, 74, 88, 04 для А.
Расшифровать такой шифр невозможно, тем более что мы писали сплошь, иногда ставя нечетное число букв в начале письма и в конце и еще запутывая расшифровку ненужными парами, как 26, 27, 28, 29, 20, вставленными там и сям.
- Если вы знаете ключ, так зачем же вы меня спрашиваете?
- Даю вам честное слово, что мы знаем его, но мы хотели спросить вас.
- Совершенно напрасно. Удивляюсь, как вы, умный человек, не поняли, что не стоило меня беспокоить из-за такого вопроса. Вы же знаете, что я вам никакого ключа не открою.
- Да... - бормотал он... - вот и перевод вашей записки...
- И читать его не намерен. Записка - моя, перевод - ваш. Если вы думаете, что перевод верен - на здоровье. Не мое дело его проверять.
- Да, я знал, я предвидел, конечно, но долг службы.
- И желание выслужиться? Да? Ну, прощайте. Когда я встал, вбежал Масловский, должно быть, подслушивавший у дверей.
- Ну, что?
- Я говорил вам, что напрасно было тревожить князя. Конечно, он ничего не знает...
- Ах, князь, - начал было он опять, провожая меня в коридоре.
- Прощайте, - сказал я и вышел со своей сворой конвойных.
Тем и кончились мои допросы.
Расскажу уже заодно, что, когда я был в доме предварительного заключения, куда меня перевели в марте или апреле в 1876 году, говорили, что теперь дело передано в суд и скоро мы будем судиться.
Меня потребовали к прокурору судебной палаты, некоему Шубину. Меня провели внутренним ходом из тюрьмы в здание суда, и там у стола сидел прокурор Шубин и писарь. Кипы исписанных фолиантов лежали на столе.
Я никогда не видал человека противнее этого маленького прокурора Шубина. Лицо бледное, изможденное развратом; большие очки на подслеповатых глазах; тоненькие злющие губы; волосы неопределенного цвета; большая квадратная голова на крошечном теле. Ломброзо, наверное, зачислил бы его в представители 'преступного типа'. Я сразу, поговорив с ним о чем-то, возненавидел его.
Шубин объяснил мне, что теперь предварительное следствие закончено и дело передано судебному ведомству. Теперь он обязан показать мне все имеющиеся против меня показания.
Их оказалось немного.
Один из заводских - один из кружка в тридцать пять человек - показал, что я бывал у рабочих и читал им лекции революционного содержания. Это был один юноша - не назову его, так как он, кажется, просто проболтался. Его приводили раз, кажется к Новицкому, на очную ставку. Меня спросили, читал ли я лекции рабочим... Я ответил, что никаких показаний давать не буду. Тогда в комнату ввели белокурого, конфузящегося молодого человека...
- Я вас не знаю, - сказал я очень резко, как только он переступил порог, не давши времени прокурору произнести полслова.
Молодой человек переконфузился...
- Я не знаю, не помню, я, кажется, их видел... не помню, - забормотал он.
- Я вас не знаю, никогда не видал, - крикнул я на него, он еще больше сконфузился, и прокурор, видя, что он готов отказаться от показаний, поторопился его вывести.
Сцена не продолжалась и двух минут.
Так вот, было его показание, что бывали у них лекции и на этих лекциях бывал я.
Потом еще одно показание Егора - пустого-таки мужика, который околачивался около тех двух ткачей; он показал, что я бывал у них и говорил, что мужикам худо без земли и надо землю отобрать у помещиков. Затем были два показания двух ткачей, что я говорил им, что надо всех - долой и что царя надо убить... Егор и другой (забыл имя) были шпионами.
Все это была чистейшая выдумка, так как вся система наша, и особенно моя, была тогда такова, что нам до царя никакого нет дела, а поднимется крестьянский бунт, так царь, пожалуй, еще сам убежит к немцам; что суть не в царе, а в том, кто землей владеет. Но с этими двумя ткачами я и в разговоры не пускался, так как познакомился с ними, когда они промотали восемь рублей, данные им на наем квартиры, за что я их порядком поругал.
Увидя такое показание, я сразу понял, что оно продиктовано следователями, известно с какой целью.
- Ну, этаких свидетелей я вам по двадцать пять рублей сколько хотите найду, - сказал я.
- А кто же это, позвольте спросить, - зашипел Шубин, - будет им платить? Я подумал секунду:
- Вы, - сказал я, видя его злобное лицо, и ткнул в его направление пальцем.
Он просто позеленел от злости. Не то что побледнел или пожелтел, нет, так-таки зеленым стал.
Я продолжал просматривать, что еще будет против меня. Протоколы о программе, писанной моей рукой, о конце 'Пугачевщины', тоже моя рукопись, которую бог знает зачем берегли товарищи, о шифрованном письме.
- Ничего больше?
- Вот еще, - подсунул писарь другое толстейшее дело, заложенное бумажками.
