Накануне Нефедова снова вызвали в штаб ВВС. Причем Борису дали понять, что повод для его визита самый что ни на есть приятный и связан с новым назначением. На входе в здание штаба Борис предъявил удостоверение часовому, и тут к нему с разных сторон метнулись четверо крепких волкодавистых парней. И хотя Нефедов не собирался сопротивляться, его повалили на пол, надели наручники. При этом разбили лицо и оторвали рукав френча.
Уже через час после ареста состоялся первый допрос. Вначале следователь в виде разминки припомнил Нефедову числящиеся за ним мелкие грешки: дворянский герб, которым он украсил свой самолет в Испании, венчание в церкви, да еще и с дочерью «врага народа», пропажу казенных вещей, которыми его снабдили перед командировкой. Все эти обвинения Борис встретил со спокойной иронией человека, находящегося только в самом начале следственного конвейера.
Впрочем, энкавэдэшные следователи умели преследовать свою жертву получше немецких асов. «И не таких ломали!» — обычно с гордостью говаривали мастера пыточных дел, имея в виду очередного упорного «клиента». Так, стойкого подпольщика с дореволюционным стажем, георгиевского кавалера и одного из пяти первых маршалов Советского Союза Василия Блюхера на следствии превратили в кровавое мясо. По заключению судмедэксперта Лефортовской тюрьмы, смерть маршала наступила от закупорки легочной артерии, образовавшейся в венах таза вследствие тяжелой травмы; у Блюхера был вырван глаз… Других «кремней» превращали в готовых подписать любую бумажку кроликов, сжимая череп железным кольцом, придавливая половые органы каблуком сапога… Да мало ли способов развязывать языки изобрела человеческая цивилизация за почти два тысячелетия своего существования!
На втором допросе, который состоялся ночью, следователь показал Борису его испанский отчет, заявив, что «только предатель мог так отозваться о советской военной мощи и нахваливать врага».
— Вам знаком Гарри Свейт? — с плохо скрываемым предчувствием собственного торжества осведомился чекист.
Так звали одного из американских летчиков, с которым Борис был дружен в Испании. Нефедов признал факт знакомства. И тут выяснилось, что данный Свейт после разрыва контракта с республиканцами переметнулся со всеми военными секретами к франкистам, у которых служил военным советником. Что было совсем не удивительно для такого «солдата удачи». Бориса удивило и оскорбило другое: его, честно воевавшего, пытаются повязать с не имеющим чести перебежчиком и сделать предателем. В ответ на такое обвинение Борис назвал следователя «сволочью» и отказался отвечать на дальнейшие вопросы. Тогда начались круглосуточные допросы — сменяя друг друга, следователи ни на минуту не оставляли Нефедова в покое. Через некоторое время к пытке бессонницей была присоединена пытка жаждой. Заключенному перестали давать пить. Начиная с простых методов, сталинские опричники постоянно наращивали давление на «клиента».
Однажды вполне корректно беседующий с Нефедовым следователь вдруг внезапно размахнулся и ударил его кулаком в висок:
— Гадина!
На руку следователя, видимо, был надет кастет, так как Борис сразу отключился, и чекисту пришлось отложить дальнейший разговор. С того дня начались регулярные побои. Бориса сутками заставляли стоять по стойке смирно без пищи и сна, а в это время несколько мучителей орали ему в уши всяческие оскорбления, плевали в лицо и били, били, били…
Причем после того, как ночью один следователь зверски избивал Нефедова, наутро его сменщик начинал задушевно убеждать покаяться в грехах и хотя бы частично признать свою вину. Следователь показывал Борису изобличающие его как врага и предателя показания с подписями сослуживцев и близких людей. Потом советовал не калечить жизнь дорогим ему людям.
Обычно хватало одной-двух недель такого массированного прессинга, чтобы подавить волю заключенного, но Нефедов обладал дьявольской выносливостью. Впрочем, держаться с каждым днем становилось все труднее. Особенно после того, как Борису устроили очную ставку с Михаилом Кольцовым. Журналист уже признался во всех деяниях, которые ему приписывало следствие. Это был психологически сломленный человек. От прежнего, полного собственного достоинства, элегантного корреспондента «Правды», каким его узнал в Испании Нефедов, не осталось и следа.
Следователь пояснил Борису, что в записной книжке Кольцова несколько раз упоминается его фамилия. Он также показал Нефедову милицейский протокол, составленный после инцидента в «Метрополе». Там фигурировало якобы изъятое у него при обыске письмо от Кольцова с планом диверсии на одном из подмосковных военных аэродромов.
Конечно, это была полная чушь, грубая провокация. Но она позволила Борису ясно увидеть замысел следователей: его пытаются приковать в качестве заговорщика к общей цепи сломленных физически и морально, а значит, уже обреченных людей.
А ведь еще недавно, читая в «Правде» о том, что такой-то вчерашний герой и кумир оказался врагом народа, Борис легко находил оправдывающий действия чекистов аргумент, чтобы не задумываться о скрытом смысле происходящего: «Значит, так надо, — говорил он себе. — Врагов, внешних и внутренних, у советской власти хватает». И вот он сам оказался в роли врага…
Очередной допрос подходил к концу, когда в кабинет, будто случайно, заглянул… Артур Тюхис. Борис изумленно уставился на школьного приятеля, одетого в форму НКВД. Хозяин кабинета попросил Артура покараулить минут двадцать подследственного, а сам отлучился по своим делам.
— Плохо выглядишь, — сочувственно отметил Тюхис, глядя на синюшное после ночного допроса лицо Нефедова и его лохмотья, которые недавно были авиационной формой.
— Так твои коллеги свои зарплаты отрабатывают на совесть, — кривя рот от боли, пояснил Нефедов.
— Молодец, что ничего не подписал, выдержал! — понизил голос до шепота Артур. — Если бы дал слабину, то я не смог бы тебе помочь. Но теперь вытащу, не беспокойся.
— Ты?! — удивился Борис.
Артур стал торопливо рассказывать Нефедову, что ради его спасения дошел до самого Берии.
— Хочу тебя обрадовать: дело о драке в ресторане уже похерено Самим.
— А как же показания майора Смирнова?
— Такого майора в природе не существует, — радостно объявил Артур.
— То есть как?
— А вот так! Среди приглашенных на кремлевский банкет такого человека не было. И вообще в Красной армии танкист с такими данными не числится.
Борис ничего не понимал: кого же тогда он чуть не застрелил в туалете «Метрополя»?
— Ты хочешь сказать, что я собирался стреляться с призраком?
— Стоп-стоп-стоп! — поднял руки Артур. — Ты ни с кем не стрелялся, и вообще ничего криминального в тот день не случилось. Запомни: ты отлично провел вечер с сослуживцами и спокойно поехал домой. Это я тебе на тот случай говорю, если кто-нибудь попробует напомнить тебе об этой истории после освобождения.
— Освобождения?! — окончательно опешил Борис. — Меня что, выпустят из тюрьмы?
Артур радостно подтвердил:
— Лаврентий Павлович прочел мою докладную записку о твоем деле и распорядился немедленно оставить в покое заслуженного летчика.
— А как же Ольга и ее родители?
По лицу Тюхиса прошла тень. Он достал из принесенной с собой папки несколько бланков и, быстро оглянувшись на дверь, положил их на стол перед Нефедовым:
— Прочти, только быстро! Я и так головой рискую, показывая тебе это.
Это были выписки из протоколов заседания «троек» при Управлении НКВД СССР. Против данных всех членов семьи Тэсс стояло лаконичное «РАССТРЕЛЯТЬ». А на приговоре Ольги было проставлено вчерашнее число.
— Я не пойму, — нервно мотнул головой Борис, — она что — погибла?!
Артур отвел глаза в сторону. Он вытащил из своей папки медальон отца Ольги и проволочное обручальное колечко, которое Борис когда-то в Каче вручил возлюбленной перед венчанием. Со словами
