женщинами ухлестываешь. Вокруг меня одни шпионы, трудно кому-то доверять…
Сталин вновь оседлал любимую тему про вездесущих агентов своего старого недоброжелателя Лаврентия Берии, которые разными способами пытаются свести его со свету. Мысли у него путались, поэтому оратор перескакивал с темы на тему. Стоило блуждающему взгляду покровителя советского спорта упасть на стоящий поблизости самолет, который обладал почти совершенной красотой гоночной машины, как он стал рассказывать про заговор в команде ВВС по бобслею.
Только недавно завершились VI Олимпийские игры в Осло, куда советских спортсменов из-за войны в Корее не пустили, хотя еще год назад Советский Союз был принят в члены Международного олимпийского комитета. Так Сталин был уверен, что финны выиграли золото в олимпийском бобслее только благодаря украденным чертежам скоростного гоночного боба его сборной летчиков. По версии Василия, рецепт особой «истребительной» аэродинамической формы снежного болида и особенно его секретного днища, позволяющего улучшаться обтекаемости конструкции по ходу гонки, передал на Запад один из техников команды, который, как потом выяснилось, в войну работал в качестве военнопленного на финском военном аэродроме.
Конечно, вся эта шпионская история со спортивными «санками» от начала и до конца являлась плодом больного воображения хронического алкоголика. Армейская команда еще ни разу не выезжала на международные турниры, а передать из-за «железного занавеса» иностранцам техническую документацию простой техник вряд ли сумел бы.
Но высокопоставленный параноик позаботился о том, чтобы разоблаченный им предполагаемый шпион до конца своих дней уже не вышел из Соловецкого лагеря особого назначения. Фанатично обожающий спорт генерал-летчик лично участвовал в разработке гоночного снаряда, договаривался с руководством ЦАГИ,[37] чтобы его детище протестировали в аэродинамической трубе. Поэтому он не мог простить подлому шпиону и тем, кто ему заплатил, что они фактически украли у него победу на будущих Олимпийских играх, в которых сборная СССР точно примет участие.
— Проклятые финны! — мстительно негодовал Василий. — Скользкие ублюдки! Как вовремя они успели в сороковом заключить с нами мир, а то стали бы шестнадцатой республикой в составе СССР. Ведь танки нашей седьмой армии были всего в сутках езды от Хельсинки! И в 1944 году они вовремя предали своего дружка Гитлера и остались чистенькими, будто и не душили блокадой вместе с немцами наш Ленинград. Жаль отец их пощадил, а надо было перед заключением с ними сепаратного мира в наказание за линию Маннергейма[38] и блокадный Ленинград сравнять их пропахший селедкой Хельсинки с землей, как союзники Гамбург.[39]
От дел спортивных Василий снова перепрыгнул на, видимо, самую болезненную для себя тему:
— Берия боится, что отец оставит меня на «хозяйстве» после себя, — перешел на шепот уже познавший все прелести «белой горячки» «наследник престола». — Недавно подосланные этим очкастым упырем Лаврентием подонки, которых я считал своими старыми фронтовыми товарищами, напоили меня «ершом», смешав литр водки с литром вина, и врачи в реанимации едва сумели меня откачать. Могли, конечно, и «чистого» яду подсыпать, но пока отец жив, не посмеют. А так все ясно: запойный алкаш Вася не рассчитал дозу и «дал дуба»… Я знаю, Лаврентий и отца хочет убить, только отец ему не по зубам. Вскоре Берия окажется там же, где его предшественники — Ежов и Ягода.
На самом деле Борис не слышал ни об одном реальном факте, когда бы драгоценной жизни его бывшего шефа и приятеля действительно угрожала чья-то злая воля. Гораздо больше шансов у ведущего крайне бесшабашный образ жизни гуляки было действительно помереть от отравления алкоголем или разбиться, сев пьяным за руль своей любимой гоночной машины.
Единственный достоверный случай такого рода больше напоминал анекдот. «Героем» несостоявшегося покушения являлся старый знакомый Нефедова еще по Испании известный кинодокументалист Роман Кармен. Борис знал его как очень мужественного человека, даже под огнем противника никогда не отказывавшегося от съемок нужных ему эпизодов войны. Но даже герои в определенных обстоятельствах могут выглядеть нелепо. Мэтр имел неосторожность жениться на молодой и ветреной особе. Вскоре красивая жена Кармена пополнила собой донжуановский список Василия Сталина. В приступе ревности киношник зарядил свой маузер и объявил, что «расстреляет Васю».
Впрочем, если бы Кармен всерьез намеревался отомстить обидчику, он бы не стал широко распространяться о своем намерении. А просто пришел бы однажды в хорошо известный ему ресторан, где у самой сцены всегда сидел холеный рыжий генерал с тщательно набриолиненными и зачесанными на голливудский манер волосами, в парадном белоснежном кителе, при кортике. Он вел себя как завсегдатай: небрежно помахивал гостям за соседними столиками, называл по имени официантов, перемигивался с певицей на сцене. Дальнейшие события, если следовать разработанному киношником сценарию, могли бы развиваться следующим образом: мститель решительно направляется к сцене и останавливается прямо напротив веселого генерала. Тот мгновенно перестает улыбаться и отводит глаза.
— Больше ты не разрушить ни одной жизни!
Сказав это, посетитель засовывает руку в принесенный с собой портфель, и через секунду в ней оказывается огромный пистолет. Раздаются шесть выстрелов подряд, и лицо бонвивана в золотых погонах превращается в кровавую маску… Примерно так мог бы выглядеть акт мести, если бы он состоялся. Конечно, немного театрально, но вполне пригодный план покушения.
Но как человек, всецело принадлежащий миру искусства, Кармен направил всю свою энергию не на техническую, а на драматургическую сторону дела. Объявив всем о своем намерении уничтожить обидчика и расписав друзьям в деталях свой план, режиссер через некоторое время передумал в старомодном стиле жертвовать собой ради чести, а просто пожаловался Иосифу Виссарионовичу. Так родилась знаменитая впоследствии резолюция генералиссимуса: «Вернуть эту дуру Кармену. Полковника Сталина посадить на 15 суток»…
Нефедову искренне стало жаль этого слабого человека, которого принадлежность к семье вождя придавила непосильным грузом. Кожа на лице у генерала имела болезненный синюшно-зеленоватый оттенок, под его блуждающими глазами залегли темные тени. Несмотря на постоянно мельтешащий вокруг него хоровод псевдодрузей-прихлебателей, многочисленных жен и любовниц, которые его просто использовали, на самом деле это был очень одинокий и слабохарактерный тридцатилетний мужчина с несозревшей душой подростка.
Все его угрозы и громкие обещания были всего лишь попытками казаться сильнее, самостоятельнее, чем он был на самом деле. Отец несколько раз отстранял сына от командной работы, отбирал и возвращал законным мужьям соблазненных им чужих жен. Конечно, избалованному с детства пацану не могло нравиться, что его — генерала, успешного обольстителя, фактически ставят в угол за провинности. Ему давно надоело быть принцем при самодержавном родителе. Василий мыслил себя самостоятельной фигурой. Рисуясь перед собутыльниками, мог грозиться: «Дам интервью иностранным корреспондентам о положении дел в стране, вот отец запрыгает голыми пятками на углях».
При этом те, кто знал его так же хорошо, как знал своего шефа Нефедов, видели, какой ужас этот инфантильный нервный человек испытывает от одной только мысли, что однажды отца может не стать, и одновременно с его уходом рухнет весь привычный мир. Но пока старый Иосиф был жив, Василий хорохорился и грозил кому-то.
— Ничего! Мне бы только аэродром подскока, я им всем покажу!
Борис быстро догадался, что этим «аэродромом подскока» шеф решил назначить его. Как ни был зол царский сынок на неуправляемого подчиненного, он понимал, что без Нефедова ему прямой путь на надежно отрезанную от мира госдачу, куда его собирается упечь под наблюдение врачей отец. Ведь Берия регулярно талдычит на ухо родителю о сыновних запоях. Поэтому Василий с такой надеждой смотрел на мужественный соколиный профиль своего лучшего летчика. Борис невысок, но достаточно широк в плечах, крепок в руках, словно борец, смел до одури. Он бывает неуправляемым, как гуляющий сам по себе уличный кот, часто резок с начальством. Но он бог воздушной войны, перед ним не устоит ни один вражеский ас, не уцелеет ни один бастион…
— Ты прав, Боря, — дружески положив руку на плечо еще недавно опальному офицеру, сказал генерал. — Только такая штрафная бестия, как ты, справится с этим делом. Я уже все продумал…
Вдруг Сталин резко отстранился от Нефедова и удивленно округлил глаза:
