на фюзеляже самолёта, эти весёлые картинки свидетельствовали о его асовском донжуановском списке.
Банные барышни оказались большими искусницами по части снятия у попавших к ним в руки мужчин стрессов и телесных зажимов. Они ловко управлялись с берёзовым веником, профессионально делали массаж и могли дать фору в искусстве любви древнегреческим гетерам. Как девушки попали на охраняемую не хуже ракетной базы территорию, осталось для Бориса загадкой. Но из парной он вышел удовлетворённый, словно султан из гарема, чувствуя, что только что скинул лет двадцать, не меньше.
Угадав первый вопрос Нефёдова, фиктивный обкомовский отставник в иносказательной форме объяснил, как он очутился в этой богадельне для отставных хозяев жизни:
— У меня манера такая — «попадать в цвет». Мне даже кажется, что живи я теперь в Америке, где злобные куклуксклановцы линчуют бедных негров, а «чёрные пантеры»[8] отстреливают бледнолицых потомков плантаторов-рабовладельцев, я бы и там, в виде исключения, стал первым и единственным в своём роде «нейтралом», которого все обитатели нью-йоркских или чикагских каменных джунглей считали бы чужаком и изгоем и при этом звали бы на свои шабаши.
Вместе с Лёней хорошо проводил время какой-то кавказец, очень похожий на сталинского министра внешней торговли и председателя Совмина Анастаса Микояна — с такой же чёрточкой усиков под крупным орлиным носом и мягким обманчивым взглядом из-под кустистых бровей. Одессит отрекомендовал его Борису как «своего ученика из Батуми». Оказывается, они обмывали здесь только что купленный сыном гор «Мерседес».
— Так пистон захотелось кому-то поставить, а тут такие секс-бомбы сорок мегатонн, — интимно признался командиру Лёня и посетовал: — Не удержался… Да и как тут удержишься!
При этом любитель хорошей жизни красивым жестом обвёл заставленный разносолами стол, резвящихся в бассейне обнажённых русалок и прочее великолепие парной класса люкс. В накинутой на голое тело простыне Лёня сейчас был похож на римского сенатора, расслабляющегося в термах собственной вилы в компании наложниц и друзей.
— Да и барышни настаивали. Говорят: «Близость к настоящим мужикам освежает». А, каково, командир?! Выходит, мы с тобой парни в самом соку и рано о пенсии думать.
При этих словах подружки одессита одобрительно захихикали из бассейна.
Приятель Красавчика принялся его нахваливать, уверяя, что лишь прежние грузинские князья умели так красиво встретить гостя и отдохнуть вместе с ним.
Видимо, в какой-то момент темпераментный южанин перегнул палку, ибо Лёня скромно потупил взор и стал уверять командира, что сам он — ни-ни, ибо в основном лечится здесь. А потому честно старается строго соблюдать санаторный режим. А данное торжество бесстыдной плоти, мол, устроено исключительно ради приехавшего издалека «генацвали» и его автомобильной радости.
Впрочем, приступ стыдливой скромности продолжался недолго. Вскоре самоирония взяла верх. Красавчик хитро прищурился на командира и, как полагается после парной и пива, когда особенно тянет на философствование, поведал притчу про монаха-отшельника:
— Двадцать лет удалившийся от мира ради духовного просветления юноша, а затем молодой мужчина строго соблюдал данный Богу обет не грешить — не пить вина, не есть мяса, не сквернословить и не притрагиваться к женщинам, как к «сосудам сатанинского порока». И никак дьяволу, на какие бы ухищрения он ни шёл, не удавалось сбить этого человека с его праведного пути. И вот однажды Сатана принял облик престарелого отца монаха, с которым тот не виделся много лет. «Выпей со мной хотя бы глоток вина, сынок, по обычаю нашего рода, — попросил на прощание лжеотец, — ведь уже не свидимся более с тобой». Не смог суровый затворник отказать родному человеку в его последней просьбе. За первым глотком последовал второй и третий. А там в дело пошёл прихваченный «родителем» второй кувшин хмельного напитка… В этот же день пьяный монах убил и съел чужого барана, грязно обругал по дороге встречных путников и изнасиловал оставленную без присмотра деревенскую козу… Так выпьем же, други мои, за то, чтобы не впадать в крайности, всего позволяя себе вовремя и в меру! — провозгласил тост одессит.
Почувствовав, что представился подходящий момент, Борис перешёл к делу, за которым сюда явился (в этот момент осушивший свой «кубок» кавказец удалился в соседнюю комнату). А для начала вежливо поинтересовался:
— Как у тебя сейчас с финансами?
— Ношу новый костюм со старыми дырками, — загадочно прожевал в ответ барон теневого рынка без отрыва от куриной ножки.
— Понятно. Тогда я лучше в другом месте поищу то, что мне надо.
На это Лёня артистично ответил фразой из анекдота:
— «Да ты с ума сошёл — деньги из семьи каким-то дешёвым сукам носить!» — сказала мама целке- сыну, раздеваясь. — В чём в чём, а по части образной доходчивости ничто не могло сравниться с неподражаемым одесским юмором. — Когда у нас, в Одессе, спрашивают: «Скажите, у вас нет рыбы?», мы обично вежливо отвечаем: «У нас нет мяса, а рибы нет чуть дальше, в магазине Живая риба». Вам, конечно, нужны доллары, мсье Нефёдов? Я вас понял. Но сейчас их нет у меня, но для вас нарисуем.
Борис удивленно уставился в грустные тёмные глаза напротив, не понимая, каким образом Лёне стало известно о том, о чём он пока только размышлял, но ещё ни разу не произносил вслух. Лёня лишь усмехнулся и ещё раз веско пообещал:
— Для вас, командир, я расшибусь в лепёшку, но достану что угодно, хоть саму Татьяну Шмыгу уломаю чё-нибудь исполнить из популярной оперетки у вас на дне рождения. Любая сумма — без проблем и без всякой расписки. — Красавчик горделиво выставил из-под стола искалеченную немецким осколком ступню, на которой не хватало трёх пальцев. — Даже если бы буржуйская закваска и взяла в моей душе временно верх, стоит мне взглянуть вот на эту фронтовую «расписочку», и сразу всё по полочкам разложится. Когда дело касается друзей или долга чести, Лёня расстёгивается [9] без лишних уговоров!
После этого Красавчик ударил себя кулаком в грудь и заявил, что пусть его даже поставят к стенке за валютные операции, как расстреляли несколько лет назад Яна Рокотова, Владика Файбышева и Диму Яковлева, но он достанет для командира эти трижды проклятые доллары.
— Я ведь с Королём — Рокотовым и другими крупными купцами общие дела имел и чудом в последний момент соскочил с летящего под откос паровоза. — Лёня опасливо покосился на дверь, за которой скрылся его кавказский гость. — Если бы за полгода до их ареста у меня не случился острый приступ почечных колик и врачи не уложили меня в больницу, а потом не отправили восстанавливаться в южный санаторий, мне бы точно лоб зелёнкой вместе с ними смазали. Как пить дать лишился бы я удовольствия в последний раз послушать, как джаз-банд из любимого ресторана по мне жмура залабают Шопена[10]. Вот уж поистине Бог спас! И всё равно я имею за счастье снова влезть в это дело ради вас, командир.
Борис вдруг устыдился своей просьбы. Со времён громкого процесса над валютчиками, о котором в своё время писали все газеты, прошло семь лет. Не будучи связанным с миром «чёрного рынка» и погружённый в свои проблемы, Нефёдов как-то упустил из виду, что своей глупой просьбой может погубить фронтового товарища. Борис попытался замять вопрос, но Лёня, как он сам любил выражаться, уже «взял разбег» и слышать ничего не хотел:
— Перестаньте сказать, командир, мы не на привозе, чтобы ловить друг друга за язык[11]. Но я так скажу: мы оба отцы и ради своих детей должны идти на всё. Поэтому я сказал, что достану эти доллары — и точка на этом! Для Лёни Красавчика это вопрос чести, командир. А дальше делай с ними что хочешь: можешь обклеить ими сортир или швырнуть в морду первому, кто выйдет из американского посольства под лозунгом «Patria o muerte!» — «Свобода или смерть!» и «Вива Куба!» в знак солидарности с Фиделем и его бородатыми «барбудос».
Глава 3
Путь в охваченную войной африканскую страну под чужой легендой по определению не мог быть
