погрузившиеся на венецианские корабли и номинально отправлявшиеся в Египет, были посланы на атаку Города. Замысел операции принадлежал Энрико Дандоло, полностью ослепшему восьмидесятилетнему венецианскому дожу, человеку бесконечного вероломства, самолично возглавившему экспедицию. Прихватив с собой подходящего претендента на императорский престол, огромный флот вошел в Мраморное море в июне 1203 года. Вероятно, крестоносцы и сами удивились, когда по левому борту показался Константинополь — город, имевший столь важное значение для христиан, — а не берега Египта. Прорвав цепь, защищавшую Золотой Рог, венецианские корабли с ходу въехали на берег, собираясь пробить стены у моря. Когда натиск атакующих ослабел, восьмидесятилетний слепец дож спрыгнул на берег с флагом Святого Марка в руке и призвал венецианцев показать, на что они способны [7]. Стены взяли штурмом, и претендента Алексея с подобающими церемониями возвели на престол.
Вслед за тем в апреле (в течение всей зимы велись сомнительные тайные происки, и крестоносцы становились все более своенравны) Константинополь был полностью разгромлен[8]. Началась ужасная резня, целые районы пожал огонь: «Сгорело больше зданий, чем можно насчитать в трех величайших городах французского королевства», — утверждал французский рыцарь Жоффруаде Виллардуэн. Произведения искусства, хранившиеся в Городе, были уничтожены, а храм Святой Софии осквернен и разграблен. «Они ввели лошадей и мулов в храм, — писал хронист Никита Хониат, — чтобы удобнее было выносить оттуда священные сосуды и золотые и серебряные изображения, которые они срывали с престола и кафедры; когда же некоторые из этих животных поскользнулись и упали, они стали подгонять их мечами, оскверняя церковь их кровью и нечистотами». Венецианцы убрались прочь, увозя с собой великие сокровища: статуи, реликвии и красивейшие предметы, — намереваясь украсить ими собственный храм Святого Марка (в их числе находились и четыре бронзовых коня, стоявших на Ипподроме со времен Константина Великого). Они оставили Константинополь лежащим в дымящихся руинах. «О Город, Город, око всех городов, — стенал хронист Никита Хониат, — ты испил до дна чашу гнева Божия». Типичная для византийцев реакция! Однако последствия не зависели от того, кто являлся виновником катастрофы — Бог или человек: от Константинополя осталась лишь тень былого величия. Почти на шестьдесят лет Город стал столицей Латинской империи. Им правили граф Фландрский и его наследники. Византию расчленили на ряд франкских государств и итальянских колоний, в то время как большая часть населения бежала в Грецию. Ромеи основали царство в изгнании (в Никее, в Анатолии) и сравнительно успешно препятствовали дальнейшему наступлению турок. Когда они в 1261 году вернули себе Константинополь, то обнаружили: инфраструктура Города близка к уничтожению, а его владения сократились до нескольких разрозненных территорий. И пока византийцы пытались восстановить свои богатства и противостоять новым опасностям с Запада, они вновь перестали обращать внимание на мусульманскую Анатолию — и заплатили за это еще большую цену.
Анатолию продолжали потрясать своего рода сейсмические сдвиги — переселение народов в сторону Запада. Через два года после разграбления Константинополя племенной вождь Темучин преуспел в объединении враждующих кочевников внутренней Монголии в организованную военную силу и принял титул Чингисхана — Верховного правителя. Длинноволосые монголы, поклонявшиеся небу, обрушились на мусульманский мир с ужасающей яростью. Когда хаос охватил Персию, множество переселенцев подобно приливной волне устремилось на запад, в Анатолию. Материк превратился в тигель, где творились судьбы наций: греков, турок, иранцев, армян, афганцев, грузин. Когда монголы нанесли поражение наиболее сильному из тамошних государств — сельджукам Рума — в 1243 году, Анатолия превратилась в мозаику из маленьких царств. Кочевым тюркским племенам более было некуда мигрировать: соседей-неверных, которых можно было покорять, встав под знамена ислама, больше не осталось. Когда они достигли моря, некоторые из них построили флоты и начали нападать на прибрежные византийские территории; другие же дрались между собой. Анатолия представляла собой хаос. Она была раздроблена, и находиться здесь было опасно: то был «дикий запад», наводненный мародерами, грабителями и прорицателями, воодушевленными горючей смесью из мистического суфизма и ортодоксального суннизма. Туркмены по-прежнему появлялись на линии горизонта, разъезжая в своих богато украшенных седлах в поисках возможности грабежа и вечно перемещаясь с места на место, как требовала традиция гази. Однако теперь лишь одно царство Османа, не игравшее значительной роли, по-прежнему граничило с «землями неверных» — Византией — в северо- западной Анатолии.
Никто не знает истинного происхождения народа, который ныне мы именуем османами. Он возник из числа безымянных кочевых туркменских племен около 1280 года — неотесанные вояки, обитавшие среди палаток и дыма костров. Они правили, не слезая с седел, вместо подписи ставили отпечаток большого пальца, и история их явилась плодом позднейшего мифотворчества, осуществлявшегося в империи. Легенды гласят, что величие было уготовано Осману самой судьбой. Однажды ночью он уснул и увидел сон. Ему привиделся Константинополь, который, «будучи расположен там, где сходятся два моря и два континента, был подобен бриллианту, помещенному между двумя сапфирами и двумя изумрудами, и казалось, что все это образует прекраснейший камень на кольце огромной власти, охватывающем весь мир». Осман облачился в плащ гази, что вполне отвечало устремлениям и его племени. Удача и находчивость в равной мере, очевидно, способствовали тому, что владения Османа превратились из крохотного царства в мировую империю, приснившуюся ему.
Та область, которой владел Осман в северо-западной Анатолии, находилась непосредственно напротив линии византийских укреплений, защищавших Константинополь. Незавоеванная земля неверных, лицом к лицу с которой оказались гази, притягивала их словно магнитом. Эти искатели приключений, жадные до свободных территорий, хотели попытать счастья под водительством Османа. Будучи вождем племени, он правил, находясь бок о бок со своим народом. В то же время османы имели уникальную возможность изучать находящееся по соседству Византийское государство и имитировать его структуры. Племя училось в буквальном смысле «на копытах», усваивая технологии, правила дипломатического этикета и тактику с исключительной быстротой. В 1302 году Осман одержал первую победу над византийцами, обеспечившую ему престиж и приведшую под его знамена новых сторонников. Надвигаясь на ветшающие укрепления империи, он сумел изолировать город Бурсу. Так как он не располагал технологиями для успешной осады, потребовалось семь лег упорной блокады, прежде чем его сын Орхан взял город в 1326 году и получил возможность устроить здесь столицу своего маленького царства. В 1329 году Орхан нанес поражение императору Андронику III при Пелекане, положив конец попыткам Византии оказать поддержку своим городам, еще остававшимся в Анатолии. Вскоре они пали один за другим: Никея — в 1331 году, Никомедия — в 1337-м, Скутари — на следующий год. Теперь воины-мусульмане получили возможность добраться верхом по собственной земле до берега моря и глядеть через Босфор на Европу. На дальнем берегу они видели Константинополь: тянущаяся вдоль моря линия стен, гигантский собор Святой Софии, флаги империи, развевающиеся на башенках и дворцах.
По мере своего продвижения завоеватели смягчали греческие названия захваченных городов в соответствии с тюркским сингармонизмом гласных. Смирна превратилась в Измир, Никея — место, где появился на свет Никейский Символ веры[9], — в Изник; в названии «Бруса» согласные поменялись местами, так что получилось «Бурса». Константинополь, хотя османы в официальных обращениях продолжали называть его арабским наименованием Костантинийе, превратился в повседневной речи турок в Стамбул. Пути этого превращения неясны до сих пор. Может быть, это слово — испорченное «Константинополь», а может быть, оно было образовано совершенно иным способом. Люди, говорящие по-гречески, имели обыкновение называть Константинополь просто «полис» — город. Человек, идущий туда, должен был бы сказать, что он идет «эйс тин полин» — «в город», что для турецкого уха звучало как «Истанбул».
Быстрота продвижения османов казалась предопределенной свыше, подобно тому, как случилось с арабами на семьсот лет раньше. Когда великий арабский путешественник Ибн Баттута посетил царство Орхана в 1331 году, на него произвела глубокое впечатление неослабная энергия, бившая ключом в этих
