ГЛАВА 2
ДЖОРДЖИНА
Свинья! Как он посмел уйти вот так! Как он осмелился бросить ее с грязной чайной посудой и смыться с американками, которые все хихикали и даже раскраснелись в его присутствии. А как быстро сработали их куриные мозги насчет переезда. Убогость ее гостиной и безнадежность положения пронзили сердце болью потери, начавшейся после смерти родителей. Черт их побери, черт побери Ника! Казалось, накопившиеся горе и стыд доведут ее до шока, но все, что Джорджина могла сделать – это держать себя в руках, пока стук входной двери не возвестил об уходе веселой компании. Тогда она разрыдалась.
Умопомрачительная улыбка, которую Ник подарил ей прежде, чем сбежал вниз по ступенькам, была слабым утешением.
– Не беспокойся, дорогая! Это не надолго! Все словно во сне!
Нахал. В горе она споткнулась о чайный столик и разорвала колготки, последнюю пару. Проклятье, что за скотство! Деньги, все свелось к деньгам! Она пнула стол с такой злостью, что одна из ножек подломилась и посуда посыпалась на ковер. Стукнула ногой и по чашкам, вспомнив еще одно унижение – ускоренную распродажу семейного шеффилдского чайного сервиза. Теперь она вынуждена использовать странное собрание различных по стилю чашек и блюдечек, треснувший заварочный чайник и выщербленный кувшин.
Она подняла чайник с мыслью швырнуть его в камин. Верх одержало благоразумие. Это не поможет. Отец всегда проповедовал дисциплину. Она должна стать спокойной и рациональной. Гневом дело не исправишь.
Попросту говоря, ей нужны две вещи – Ник Элбет и достаточно бабок, чтобы продержаться несколько месяцев, пока она не найдет способ зарабатывать на жизнь.
Честность принудила ее взглянуть в лицо правде. Это идея Ника взять платящих гостей. Так же, как и туристы, гидом которых он был, американки станут платить ей в долларах, наличными, поэтому информировать налоговый департамент не придется.
– Они уедут раньше, чем ты успеешь опомниться, а кроме того, – он притянул ее ближе и коснулся губами нежной мочки уха Джорджины, – я буду рядом.
Если бы не его настойчивость, она бы до сих пор колебалась и хныкала. Ничего бы не изменилось и, скорее всего, закончилось бы потерей дома. Даже, если пойти на курсы стенографисток, понадобятся месяцы, прежде чем она получит достаточную для работы квалификацию. Итак, Ник абсолютно прав. Но почему, о, почему это должны быть американки? Мама чувствовала отвращение к американцам с их жевательной резинкой и фотоаппаратами, атакующим Британию каждое лето, словно стаи саранчи. Как и королева Виктория, она не обрадовалась бы, обнаружив двух из них в собственном доме.
Фотографии родителей стояли на ночном столике в ее спальне: официальный портрет матери, сделанный придворным фотографом в 1938 году, и фото отца в день, когда он получил погоны летчика и вступил в 601 Экскадрилью. Рамка, которая прежде украшала сцену их помолвки с Питером Уорингом, хранила теперь образ Ника Элбета, стоящего у колеса старинного «Даймлера». Ник решил, что это фото лучше смотрится в гостиной.
«Все словно во сне», – так сказал Ник? Только это совсем не ее сон. Мечта Джорджины – получить его целиком, лишь для себя, заниматься любовью до рассвета. Кроме всего прочего больше не будет их уединенного мирка, созданного для двух влюбленных. С приездом американок закончатся совместные купания в огромной ванне, не будет больше погони друг за другом с влажными полотенцами и сражений подушками на полу гостиной.
Живые картины потерянного наслаждения затуманили ее взгляд. В овальном зеркале она увидела свой заострившийся красный нос и опухшие глаза. Весьма неприглядное зрелище, моя дорогая.
Она мечтала, чтобы зеркало отразило Ника Элбета. Сегодня рано утром, еще в ночной рубашке, она приводила в порядок гостиную, вдруг Ник тихо появился позади нее.
– Ник, дурак! Я думала, ты спишь!
– Не двигайся! – прошептал он, проводя кончиками пальцев вверх по ее рукам, потом по плечам к шее, все выше, пока, в конце концов, не закрыл ладонями все лицо: глаза, нос, рот.
– Ник…
– Не говори. Не двигайся. Если заговоришь или пошевелишься, я перестану.
Нахал. Его пальцы остановились на ее губах и застыли. Она не осмелилась, не посмела говорить. Глаза в зеркале пугали.
– Мне перестать? – довольно холодно спросил Ник. Он остановится, если она захочет. Итак, это ее собственное желание напугало и заставило не отводить глаза от зеркала в бесконечной тревоге ожидания, усиленной диким страхом убийства, умоляя и подчиняясь, пока его пальцы медленно и снисходительно не закончили свое путешествие.
– Не двигайся.
Ник прикоснулся пальцами к уголкам ее рта, словно желая проникнуть внутрь, но вдруг быстро изменил направление движения. Сильные руки скользнули по ее шее. Джорджина невольно запрокинула голову. Тонкий батист ночной рубашки едва ли спасет от этого завораживающего исследования.
– Не двигайся.
Он развязал тонкие бретельки и потянул сорочку вниз, постепенно обнажая грудь, живот, бедра. Когда рубашка упала на пол, Джорджина почувствовала спиной его грудь и поняла, что они оба совершенно обнажены. Глаза Ника продолжали держать ее в плену зеркального отражения, не позволяя сомкнуть веки или отвести взгляд. «Я хочу заглянуть в твою душу», – сказал он, когда они впервые занимались любовью. На этот раз он кивнул, удовлетворенный ее покорностью, и продолжал путешествие по неподвижному женскому телу. Его руки блуждали, то останавливаясь, то снова скользя, словно оценивая стоимость живого товара, пока она не подумала, что должна закричать или потерять сознание. Когда, в конце концов, сама смерть казалась предпочтительнее этого исступления, его быстрые пальцы достигли своей цели, и она ощутила себя завоеванной с двух сторон.
– Не двигайся.
