Эми получила телефонное сообщение из американского посольства. Адресованное ей письмо прибыло с дипломатической почтой из Парижа с указанием вручить его мисс Дин лично. Ник чувствовал себя жутко виноватым, но считал необходимым рассказать ей, что таблетки, которые он дал, были простым аспирином. Ник надеялся, что сила ее убежденности сработала, и она будет держать с ним связь.
– Новое домашнее правило, – возвестила Джорджина. – Имя Ника Элбета с этого времени и впредь находится под запретом! Согласны?
Она протянула вперед правую руку. Мона накрыла ее своей ладонью.
– Согласна!
Эми положила наверх свою и отозвалась эхом:
– Согласна!
Мона добавила цветистый поскриптум:
– Один за всех и все за одного! И никто за Николаса Элбета!
В соблюдение клятвы имя Ника Элбета никогда не упоминалось в течение оставшихся недель их совместного лета. Но его влияние на их жизнь продолжалось. Реклама, порожденная побегом, не только способствовала новой карьере Джорджины, но и освещала отраженным светом Мону и Эми.
Билл Нел опасался, что его подпольный драматический курс будет разоблачен, и его вышвырнут из Академии. Но после разговора с Ником, решил больше не быть заложником консервативных устоев., Он молод, талантлив. Преодолел путь из Австралии. Теперь пришло время двигаться в Нью-Йорк. Актерская работа как таковая потеряла свою привлекательность. Занимаясь со студентами в течение многих недель, Билл увидел свое будущее в качестве агента, менеджера и, со временем, продюсера. Он мог распознать талант, развить его. Например, Мона Девидсон. Девушка явно имела врожденные способности. Нечто, чему нельзя выучиться.
Благодаря австралийскому другу в лондонском рекламном агентстве, он организовал прослушивание для коммерческого кофейного ролика. Теперь друга переводили в нью-йоркский офис агентства, и он предложил, чтобы Билл оторвал наконец-то свою задницу и тоже поехал.
Между Биллом и Моной развивалась особая близость, основанная на взаимном восхищении и эмоциональной потребности. Они могли позволить себе, склонившись друг к другу, раскрыть сердечные тайны: он – о гомосексуальных похождениях в районе станции метро «Покадилли», она – о страстном желании тела Ника Элбета и разнообразных ужасных несчастьях, которые, по ее мнению, должны свалиться на Роксану.
– Не думай о Роксане. Он женился на ней ради денег. Ты будешь звездой. Ник еще пожалеет. Он бросит ее и на коленях приползет к тебе.
Образ Ника Элбета, на коленях молящего о потерянной любви, утешил Мону. Она обнаружила, что может бесконечно говорить о нем Биллу, обсуждать вещи, о которых было бы неловко рассказать женщинам, тем более, Джорджине и Эми. Мона предполагала, что они обе знают о ее любовной связи с Ником. Чтобы пощадить чувства Джорджины, она подбросила идею, будто так же, как и Эми, втюрилась в него, поэтому и пришла на встречу у Альберт Мемориала.
У Моны не было абсолютной уверенности, знает ли Джорджина правду. Ник предал всех трех девушек. Сейчас не время для взаимных обвинений. Пришла пора сплотиться, сомкнуть ряды и окопаться. Для Моны любое обсуждение Ника в доме в Челси Мьюз было рискованным. Она беспокоилась, что может забыться и выдать себя.
Беседы с Биллом Нелом стали отдушиной, единственной возможностью сохранить в глубине ее сознания ощущения о прикосновении, вкусе и запахе Ника до того дня в конце июля, когда она поднялась на борт самолета, летящего в Нью-Йорк.
Мужчина в соседнем кресле являлся физическим антиподом Ника. Когда она пришла, он уже почти заснул, привалившись к окну. Густые темные волосы обрамляли дубленое загорелое лицо. В сравнении со скульптурной элегантностью Ника, его черты были почти примитивны: широкие брови, горбатый нос, большие губы. Ему бы не мешало побриться. От него исходил соленый запах. Не сексуально соленый – запах океана. Вяжущий, как от анчоусов или супа из моллюсков.
Отпуск под парусами, предположила Мона. Он возвращался домой с греческих островов или откуда- нибудь еще в этом же роде, а в аэропорту «Хитроу» у него была пересадка. Закатанные рукава поношенной хлопчатобумажной рубашки открывали мускулистые коричневые предплечья и на удивление тонкие, красивой формы кисти. Концертирующий пианист или хирург, по крайней мере, ее матери понравится это. Белые парусиновые брюки выглядели так, словно он прыгнул в них в воду, а потом они высохли прямо на теле, приведя бедра в напряженное положение. Его щиколотки были голыми, ремешки сандалий развязаны.
Она устроилась в кресле, плотно прижав свою руку к его на общем подлокотнике. Не пробуждаясь, он вытянулся и скинул узкие сандалии. Ступни незнакомца оказались такими же длинными, загорелыми и красиво худыми, как и его кисти. Другим движением он перебросил ногу за ногу, коснувшись ее своей пяткой. Мона почувствовала внезапное непреодолимое желание пощекотать языком ступню незнакомца.
Этот порыв испугал ее. Она чокнутая, что ли? Правильно, именно это она должна делать – начать лизать пятки мужчине! Нику Элбету нравилось это. Но он ведь был ее любовником и мог попросить сделать все, чего хотел. Этот мужчина – незнакомец. У него закрыты глаза, и Мона даже не знает, какого они цвета, хотя можно предположить, что карие. Или национальность.
Только потому, что самолет американский, нельзя считать его американцем, верно? Именно это она должна делать – лизать пятки какому-то иностранцу. Пошлите за парнем с привычками шлюхи!
Чтобы развлечься, она посмотрела на тяжелый золотой браслет. На пластине гравировка: Б-Р-Е-Н-Т. Это имя или фамилия? Если фамилия, то с таким носом он должен быть евреем, чья семья поменяла фамилию, приехав в Штаты. А если это имя, он мог оказаться кем угодно. Мужчины, имеющие имена, звучащие как фамилии, или дополнительные словечки типа «младший» и порядковые номера, представляли угрозу.
Когда даже при взлете он не проснулся, любопытство взяло в ней верх. Уголок его вещевого мешка торчал из-под переднего сидения. Она наклонилась, умело притворяясь ищущей что-то в собственной сумке, и подтолкнула рюкзак, чтобы увидеть багажный ярлык.
– Имя – Брент Вильсон. О'кей? Сукин сын! Она попыталась выкрутиться.
