– Мона, зачем продлевать агонию?
– Хочу заставить страдать этого подонка.
– Ты единственная, кто будет страдать. Подлец знает, что делает. Он дал указания страховой компании уплатить за ущерб. Если ты не согласишься, будешь вынуждена пройти медицинское обследование, давать показания под присягой и еще Бог знает, что. И спустя месяц, а возможно, и год в суде, ты можешь остаться ни с чем.
– Неважно. Я хочу, чтобы эту свинью выкинули из Американской медицинской ассоциации. Не хочу, чтобы произошедшее со мной, случилось еще с кем-нибудь. Меня не волнуют его чертовы деньги.
Билл Нел взял ее руку.
– Не делай эту ошибку.
Мона с тревогой взглянула на него.
– Пока беспокоиться еще рано, но…
– Но что?
– Но я был вынужден отклонить два новых предложения. Они хотели тебя. Съемки будут идти несколько недель. У них еще не составлен график и маркетинговые планы. Они разочарованы, ужасно, глубоко разочарованы, но…
– Это шоу-бизнес, правильно? Билл сжал ее руку.
– Возьми деньги и забудь о случившемся. Послушай меня. Твой голос прекрасен. Лучше, чем когда- либо.
Накануне они развлекались, делая пробные записи. Мона должна согласиться, чудесное качество звука все еще присутствовало.
Завтра снимут повязку. В случившемся несчастье ей очень повезло, что доктор Джером Минков, один из нью-йоркских ведущих специалистов по восстановительной хирургии, дежурил в госпитале, когда ее привезли в реанимацию. Мону преследовали рассказы об операциях по ампутации груди. Неужели ей отрежут нос? Неужели она будет ходить с дыркой на лице, как на картинках, изображающих случаи на войне?
Доктор Минков был довольно прямолинеен в обращении с больными. Косметическая хирургия ради тщеславных целей его не интересовала, он оставил эту область другим компетентным хирургам. Его особое внимание привлекали врожденные дефекты, а также жертвы несчастных случаев, автомобильных аварий, пожаров, бандитских нападений.
– Откровенно говоря, я бы не взялся за ваше дело, если бы не увидел вас в реанимации, – Минков осторожно подбирал слова. – Казалось, вас избили. Неэтично поднимать вопрос о профессиональных навыках другого хирурга, но мне интересно знать, как вы выбрали именно того врача, если он, действительно, имеет лицензию.
Со стыдом Мона произнесла:
– Я прочитала о нем в журнале.
Молчаливый скептицизм Минкова заставил ее защищаться.
– Вы не понимаете. Я актриса. Мне необходимо быть фотогеничной. Я должна иметь лицо!
Мона сознательно не сказала матери, когда снимут повязку. Без сомнения, Рахиль Давицки не виновата, что ее ярость, даже контролируемая, создает невыносимое напряжение. В ту же минуту, когда она входит в тюрьму своей дочери, нервная система Моны не выдерживает накала. Падают кофейные чашки, разливаются лекарства, в горле у Моны начинает першить, начинается кашель, от которого едва не лопаются бинты.
Почему ты не послушалась меня? Этот вопрос отражается в каждой черточке еще красивого лица Рахиль. Она великолепная актриса, во всех смыслах дисциплинированный, собранный исполнитель, объект подражания для Моны. Рахиль никогда не расслабляется, Рахиль всегда в форме. Противница традиционной роли охающей еврейской матери, она не пилила дочь, как это обычно бывает. Ее оружие – упреки, печальные и терпеливые напоминания о результатах решений, принятых Моной вопреки воле матери.
Вскоре после возвращения из Лондона Мона бросила нью-йоркскую Школу драмы. Билл Нел находил ей столько работы, что она не видела больше смысла в учебе ради будущего, а предпочла уже сейчас начать карьеру. «Озвучивание? Что это за актерство?» В возрасте Моны Рахиль играла Хедду Габлер.
Три года спустя Мона вышла замуж за Брента Вильсона. Хорошие девочки не живут с мужчинами, за которых не вышли замуж. Интересно, что сказала бы Рахиль, если бы узнала о Нике Элбете и штучках, которые они проделывали на заднем сиденье такси. Для Рахиль жизнь Моны с Брентом являлась грехом. А брак с иноверцем был просто оскорблением перед небом и памятью отца Моны. Согласие, выдавленное из груди Рахиль, казалось чем-то невероятным. Она была рада, что отец не дожил до такого позора.
С упрямством постоянно обиженной женщины, Рахиль не восприняла развод как триумф правоты над совершенной ошибкой. Для нее это было очередным провалом Моны. Что касается детей, Рахиль большей частью держала при себе собственное мнение. Когда она говорила: «В мое время все было по-другому!», ее дочь всем сердцем соглашалась и меняла тему разговора.
Мона пыталась установить определенные правила. Рахиль не должна приходить без предварительного звонка. Рахиль не покупает одежду детям, пока не заберет назад то, что им не нравится. Рахиль не влезает в финансовые и сердечные дела Моны. Дочь дала понять, что уважает мнение матери и попросит совета, когда сочтет нужным. Рахиль называла Билла Нела «гомиком», и это только укрепило решение Моны не позволять матери вмешиваться в свою жизнь.
Соблюдая эти правила, две женщины довольно долго наслаждались отношениями взаимной любви и товарищества, разговаривали по телефону, иногда встречались за ланчем, водили детей на концерты и в кино. Все шло прекрасно, пока Мона не решила переделать нос, не обсудив это с Рахиль.
«Не пускайте ее сюда!» – умоляла Мона доктора Минкова после первого визита матери в госпиталь. «Она сводит меня с ума!»
