разбирались в том, что такое кулаки, что такое бедняки.
В 1920 г. эта классовая борьба в деревне началась, но за три года нэпа расслоение деревни пошло так далеко, что эта классовая борьба увеличилась во сто раз. В настоящее время мы видим, что эта борьба принимает все более острый характер. Появились новые факты.
Мы наблюдаем в середняцких и бедняцких слоях деревни чрезвычайно повышенную активность, стремление к организации. Надо сказать, что многие партийные товарищи вначале относились к этой самодеятельности середняцких и бедняцких слоев несколько подозрительно. Однако в деревне идет не процесс объединения всех слоев деревни против рабочего класса. Нет, в деревне идет другой процесс — объединение середняков и бедняков против кулаков. И, конечно, рабочий класс, Советская власть, партия не могут не поддержать этой борьбы трудящихся масс против кулаков, не могут не поддержать объединения трудовых масс в организацию, которая могла бы противостоять в деревне кулаку.
Организация середняка и бедняка — это нечто другое, чем организация профсоюзов против капиталистов. Экономическая организация пролетариев, не имеющих собственности, конечно, отличается от экономической организации мелкого крестьянина, имеющего свой дом и свое хозяйство. Историей классовой борьбы до сих пор не даны еще формы этой организации середняка и бедняка против деревенского кулака. Сейчас только идет нащупывание этих форм организации. По-видимому, этой формой могут быть комитеты крестьянской взаимопомощи. Конечно, товарищи, лучше знающие деревню, могут сказать, есть ли основание для того, чтобы именно эта форма стала формой экономического объединения середняка и бедняка.
Сейчас мы переживаем определенный переломный момент. Середняцкие и бедняцкие слои заставили партию говорить и думать о себе. Мы видим ряд обследований деревни, которые вызваны именно самодеятельностью этих слоев. Одна организация за другой следом за партией производят такие обследования волостей, обследования деревни, думают над тем, как сейчас помочь деревне. Это результат самодеятельности бедняцких и середняцких слоев, заставивших говорить о себе.
Мы много говорим о том, что сейчас учитель стал на сторону Советской власти. Действительно, мы видим, как учительство страстно стремится к знанию, как оно стало действительно на сторону Советской власти, как оно тянется к нашей партии. Но это движение учительства является лишь отраженным движением. Оно есть показатель того, что происходит в крестьянской среде. Учительство тянется к знанию потому, что середняцкие и бедняцкие слои, с которыми тесно соприкасается главная масса учительства, находятся в брожении. Мы переживаем определенный переломный момент. Надо это с определенной ясностью осознать.
На том же VIII съезде Советов Владимир Ильич говорил, что мы всё делали и делаем для того, чтобы внести сознательность в эту борьбу середняка и бедняка с кулаком.
Да, товарищи, так было в 1920 г., но это не было так за годы нэпа. В 1921 г., в момент хозяйственного развала, на съезд политпросветов приехал делегат от Пензы. Этот делегат от Пензы преподнес съезду своеобразную «пензенскую' теорию», как мы тогда говорили. Он говорил, что в настоящий момент «партии нет надобности вести работу среди крестьянства». Вся работа партии и Наркомпроса «должна сосредоточиться в среде пролетариата — среди городских рабочих», а деревня «должна быть предоставлена себе». Единственно, дескать, что могут сделать коммунисты, — это «помочь оформиться самосознанию мелкого крестьянина». Эта теория была настолько «сногсшибательна», что ее единогласно отверг съезд политпросветов. Было отвергнуто это, конечно, и Агитпропом.
Однако тяжелое экономическое положение, экономическая разруха вынудили Совнарком принять постановление, что крестьяне могут облагать себя на культурно-просветительные нужды. Такое невинное постановление имело, однако, в обстановке разрушенного хозяйства чрезвычайно тяжелые последствия. Места стали постепенно переводить и школьное дело, и дело политпросветов «на самопас». В результате этого в 1922 г. Главполитпросвет стоял перед фактом, что 88 % его учреждений было разрушено. Это, конечно, заставило Главполитпросвет задуматься над тем, что у этих учреждений не было достаточных корней в населении. За этот промежуток времени и Главполитпросветом и Наркомпросом была проделана большая работа по углублению работы в деревне. Однако этот вопрос — об углублении работы в деревне — пока еще висит в воздухе.
В январе — феврале этого года Наркомпрос предпринял обследование ряда волостей. Эти волости были взяты из семи разных губерний и областей: Псковской, Гомельской, Тамбовской, Пензенской, Саратовской губерний, Уральской и Чувашской областей. Подготовка этого обследования велась чрезвычайно тщательно. На места приезжали инспектора, обращались к исполкомам и губкомам, выделялись партийные работники, представители молодежи, местная инспектура, местные работники просвещения. Эта комиссия выезжала на места, ходила из деревни в деревню, из избы в избу. Материал, который дало это обследование — семь больших томов с описанием всех деталей, — показал кошмарную, ужасающую картину состояния дела народного образования в волостях. Есть волости, отстоящие на 75–100 верст от губернского города, в которые не заглядывал ни один работник уездного отдела народного образования. То, что делается в этих волостях, заставляет нас сказать, что дело народного образования в деревне находится в угрожающем состоянии. Говорят об этом не только эти обследования Наркомпроса, но и ряд других материалов, с которыми знакомы делегаты съезда, — между прочим, обследование, которое было произведено по инициативе ЦКК в ряде сел и волостей и захватило 149 сельсоветов и 60 волисполкомов. Это последнее обследование, а равно и обследование, которое производилось Агитпропом, и отдельные монографии, вроде монографии Большакова, и обследование юго-восточной комиссии — все они подтверждают то, что дало обследование Наркомпроса, что знал Наркомпрос, что знает Цекпрос. Если вы перелистаете журнал «Народный учитель», вы увидите те же данные. Это подтверждают корреспонденции с мест. Вы увидите, что дело народного образования находится в ужасающем положении.
Теперь о материальном положении учителя. По данным РКИ, в ноябре учитель получал 4 товарных рубля. Теперь он получает от 10 до 12 рублей — и голодает. Сжимание «ножниц» имеет для учителя то значение, что поднялась цена на хлеб, и на 10–12 рублей он может купить меньше хлеба, чем раньше покупал на 4 товарных рубля. Но это жалкое жалованье учитель получает с задержкой в два-три месяца, а иногда не получает вовсе. В отчетах можно встретить такие фразы: «Учителя никто не кормит, он сам кормится».
Да, мы требуем от учителя антирелигиозной пропаганды, истинно марксистской постановки школы, но он «сам кормится», его «никто не кормит». Предпринят был ряд договорных кампаний по всем этим губерниям. По этим договорам крестьяне должны были давать хлеб, а уездный отдел народного образования брался доставить его учителю. Договоры не исполнялись обеими сторонами и только дискредитировали Советскую власть, потому что бывали случаи, когда уездный отдел народного образования, получив от крестьян хлеб на три школы по договору, открывал одну школу и не в том месте, в котором хотели крестьяне. Договоры не исполнялись и крестьянами. За официальным договором следовал договор домашний, по которому учителю давалось гораздо меньше, чем по официальному договору, а по официальному договору давался только прокорм. И сейчас в некоторых губерниях учитель сведен на положение пастуха в прежнее время: учитель ходит из дома в дом, сегодня он кормится в одном крестьянском дворе, завтра — в другом, послезавтра — в третьем, а иногда и ночует так. Это делается в волостях, отстоящих верст на сто от уезда, куда работники из уезда сплошь и рядом не заглядывают. Таково материальное положение учителя. Учитель как-то существует и сам кормится.
Как же он сам кормится? Вот, например, обследование Пензенской губернии. О чем оно говорит? Оно говорит, что учителя, вовсе не религиозные, которые не крестят принципиально своих детей, всё же вынуждены, для того чтобы не умереть с голоду, читать псалтырь по покойникам. Но это уже исключительный случай. Обыкновенно учитель живет тем, что нанимается летом в работники к кулаку или вяжет варежки, шьет обувь или в лучшем случае хозяйничает в своем хозяйстве, если он местный крестьянин. Так существует учитель. Крестьяне расценивают крайне отрицательно эту договорную кампанию, часто ненавидят учителя. Самарские учителя пишут: «Выйдешь на сход — кланяешься- кланяешься, просишь-просишь, сколько насмешек терпишь — передать словами нельзя». А Владимир Ильич
