сорочке и холод давал себя чувствовать. Красинский принес широкий мягкий плащ и закутал ее.
– Согрейся, крошка, и сядь в это кресло. Мне еще надо поговорить с тобой, – прибавил он, подавая ей меховые туфли.
Когда Мила удобно уселась в большом кресле, Красинский принес и поставил перед ней объемистую шкатулку с роскошной отделкой.
– Вот тебе награда за оказанное содействие и воздаяние за страх, пережитый в ту ночь, – проговорил он весело, открывая шкатулку и вынимая несколько футляров. – Вот, во-первых, бирюзовый убор, который чудесно пойдет к твоим золотистым кудрям. Вот – бриллиантовый с изумрудами, который также будет очень к лицу тебе; а вот самое красивое. Посмотри: нитка розового жемчуга с фермуаром из розовых бриллиантов. Вещь очень ценная.
При виде драгоценностей Мила забыла все; в эту минуту она была только женщина. Небо и ад потеряли всякий интерес, а счастье обладать прелестными вещами заслонило все остальное.
– Как жаль, папа, что у тебя нет зеркала, – с сожалением и досадой сказала она.
– Как же, у меня есть зеркало для бритья, – ответил Красинский.
Он принес ей средней величины круглое зеркало, и она смотрелась в него с невыразимым удовольствием, примеряя драгоценности. Красинский задумчиво наблюдал за ней, а на бледном лице его мелькнуло грустное и горькое выражение. Кто мог сказать, какое забытое чувство зашевелилось в темной душе мрачного колдуна при виде этого наивного, невинного счастья?…
– Больше всего мне к лицу бирюза, – заключила Мила, закрывая футляры. – А что еще в коробке? – с любопытством спросила она.
– Кружева, – ответил Красинский, вынимая убор венецианской работы. – Это тоже очень дорогая вещь; а эти платье и вуаль английского шитья для знатоков просто неоценимы. Это твой подвенечный наряд.
– Какой ты добрый и великодушный, папа! – воскликнула Мила, обнимая его и горячо целуя. – Ты говоришь – подвенечное платье, а кто будет мой жених? Я не пойду ни за кого, кроме Масалитинова; но, увы, Надя никогда его не уступит, – с негодованием и грустью сказала она.
– Уступит, беспрепятственно уступит, даже принуждена будет уступить, и очень скоро, потому что там готовятся такие события, которые коренным образом изменят жизнь и будущность Нади.
– А ты дашь мне средство, папа, чтобы Мишель не умер от моей смертоносной, опасной любви? Я люблю его и не хочу потерять.
– Я дам тебе бальзам и капли, которые ты будешь употреблять по моему указанию всякий раз, как заметишь, что отняла у него слишком много жизненной силы.
– Благодарю, папа. Но уверен ли ты, что Надя не сделает скандала? Я не желала бы открыто компрометировать себя, отнимая у нее жениха.
– Будь спокойна, все устроится к твоему полному удовольствию. Притом я надеюсь, что буду недалеко от тебя, и ты всегда можешь прибегнуть к моей помощи. Кстати, должен предупредить, что если встретишь меня в обществе под другим именем, то не должна выдавать,
– Какая страшная и непостижимая тайна – такой подмен души, – содрогаясь проговорила Мила. – Значит, все-таки совершено убийство: жестокое и преступное деяние. Признаюсь, это лежит у меня на совести, – добавила она тихо, заметив, что лицо отца нахмурилось.
– Ты касаешься вопросов, которых не понимаешь. Борьба за существование связана с неизбежной жестокостью, а тайна смерти далеко еще не сказала своего последнего слова. Умирать никто не хочет, это верно, а приобрести новое тело – бесспорно самое надежное и лучшее средство продлить свое существование. Видишь ли, тела все созданы по одному образцу, как часовой механизм. Возьми тысячу часов; все будут ходить одинаково, только бы заводили их. Почему же душа, вышедшая из отжившего тела и поместившаяся в новое, не может воспользоваться этим организмом так же, как бы паровой машиной, налаженной и готовой быть пущенной в движение. До сих пор умение производить аватар составляло тайну
– Значит, ты предвидишь, отец, что в будущем убийства будут еще чаще? – смущенно и с тоской спросила Мила.
– Они будут в ином роде; теперь же, тебе и другим профанам, они кажутся такими страшными и непонятными потому, что вы не понимаете самого способа его совершения, а для невежд все непонятное кажется невозможным. О! Эти полузнайки, то есть невежды, воображающие себя «очень учеными» потому только, что одолели университет. Что это за ужасное отродье! Такой господин с гордостью именуется «доктором» химии или медицины, а в сущности он еще только понюхал науки, не углубляясь в нее.
Как лечат врачи? Следуя рутине своих предшественников; вылечат насморк или простое воспаление при пособии своей латинской кухни и считают себя великими. Но как только они очутятся лицом к лицу с какой- нибудь из нервных и психических болезней, где скальпель бессилен, они становятся в тупик, потому что видят и лечат
Для того, чтобы быть
На себе самой, Мила, ты видишь подтверждение сказанного мной: ни один врач не понял настоящую причину твоего болезненного состояния, и все называли его «неврастенией». Прекрасно, но ведь «неврастения» – это слово, прозвание, которое они не умеют объяснить, т. е.