— Сдайтесь, благородная дама! — с мольбой воскликнул один из воинов.
Но прежде чем кто — нибудь мог угадать ее намерение, Анжела бросилась под ноги лошади Беранже и вскричала:
— Убей меня прежде, чем овладеть мной!
Крик ужаса сорвался с бледных губ барона. Не будучи в силах справиться с испуганной лошадью, он боялся раздавить молодую женщину. Желая, вероятно, заставить ее отступить, он поднял лошадь на дыбы и со страшной силой ударил бичем Анжелу, фигура которой смутно виднелась в туче пыли. Затем, сделав пируэт, он заставил свою лошадь сделать скачок в сторону…
Сдавленный крик Алисы прервал чтеца. Молодая женщина слушала со все возраставшим интересом. При описании последнего эпизода она смертельно побледнела, и у нее невольно вырвался возглас, заставивший замолчать барона.
Глаза всех обратились на Алису.
— Боже мой, Алиса! У тебя такой расстроенный вид, будто ты сама была под копытами лошади злого барона! — вскричала Марион. — Признаюсь, на меня эта сцена тоже произвела сильное впечатление, но все — таки не следует принимать так близко к сердцу это далекое прошлое.
— Ты права, Марион! Прошу всех простить мне, что я прервала дядю на самом интересном месте, — ответила, краснея, Алиса. — Рассказ об этом эпизоде произвел на меня такое сильное впечатление, что мне показалось, что я вижу эту прогалину, лачугу, угольщика, вооруженных людей и, в двух шагах от себя, зловещее лицо человека, труп которого мы недавно видели. Он устремил на меня такой ужасный взгляд, что я невольно вскрикнула и почувствовала безумную ненависть к этому воображаемомусуществу.
Когда вопрос касался Мариам, Ренуар слушал с сосредоточенным интересом и выказывал сильное нервное возбуждение. Теперь он устремил на Алису свой сверкающий взор, придававший такое странное выражение его физиономии.
— Воображаемому! — насмешливо повторил он. — Каким образом, маркиза, это грубое и бесчестное лицо может быть воображаемым, если эта древняя хроника раскрывает его злодейства, а его тело покоится в ста шагах от вас.
— Я хотела только сказать, что в ту минуту, когда мне казалось, что я вижу эту сцену, барон был для меня воображаемым видением.
— Мне кажется, что все вы немного пристрастно судите моего предка. В пятнадцатом веке нравы были совсем иные и оскорбление, нанесенное публично бегством жены, могло страшно взбесить его и довести до крайности, — заметил Беранже. Он был очень бледен и кусал свои усы.
Ренуар тотчас же обернулся к нему и в глазах его вспыхнуло выражение ненависти и насмешки.
— Фи, маркиз! — вскричала в эту минуту Марион. — Что побуждает вас защищать этого грубого и недостойного рыцаря, который вместо того, чтобы уважать и защищать женщин, грубо оскорбляет свою жену?
Прежде чем маркиз успел ответить, Ренуар насмешливо заметил:
— Может быть, желание маркиза де Верделе оправдать дурные поступки покойного барона Беранже проистекает из весьма естественного, законного и извинительного чувства. Впрочем, я не хочу вдаваться в рассмотрение этого вопроса. Я думаю только, что нравы пятнадцатого столетия гораздо менее отличаются от современных, чем обыкновенно принято говорить. Изменилась только манера действовать. И в наше время можно так же безнаказанно оскорблять и унижать женщину и нравственно избивать ее, как и тогда.
Маркиз густо покраснел.
— Вы поступили бы очень благоразумно, господин Ренуар, если бы перестали объяснять мои взгляды на нашего предка с точки зрения ваших… странных идей. Раз вы уже делали мне смешные намеки по этому поводу, но я предпочитаю не вспоминать их.
Видя, что Ренуар выпрямился с язвительным видом и что спор начал переходить в ссору, барон Эрнест счел нужным вмешаться.
— Довольно, господа! Перестаньте! Тебе, Беранже, нечего горячиться из — за действий и поступков покойного барона де Верделе, за которые ты, слава Богу, не ответствен. А вы, дорогой сосед, позабудьте на сегодня ваши мистические взгляды. А теперь я снова приступлю к чтению, причем прошу присутствующих не перебивать меня, так как если мы станем обсуждать каждый эпизод, то не кончим сегодня чтения хроники, что было бы очень прискорбно, ввиду цельности рассказа.
Итак, вернемся к тому моменту, когда Беранже заставил свою лошадь сделать скачок в сторону и удалился от несчастной женщины.
— Когда пыль улеглась, — продолжил чтение барон, — мы увидели Анжелу. Она была переодета служанкой и лежала без чувств. Платье ее было разорвано. От самого лба до обнаженного плеча кровь лилась в изобилии. Я не понимаю, как я не потерял рассудка в этот роковой час. Даже суровые солдаты были тронуты. Никто не осмеливался дотронуться до несчастной и все считали ее мертвой. Беранже имел вид безумного. Губы его нервно дрожали и он смотрел на свою жертву широко открытыми глазами.
— Поднимите благородную даму и подайте ее мне, — сказал он, наконец, приходя в себя.
Один из конюших соскочил с лошади, осторожно поднял Анжелу и подал ее барону. Тот положил ее поперек седла. Придерживая жену одной рукой, другую он приложил к ее сердцу.
— Она жива! — сказал он, не глядя на меня.
Я ничего не ответил. Затем, медленно, шаг за шагом, мы направились к замку.
Анжела не приходила в себя. Осмотрев ее, я увидел, что лошадь разбила ей бок и что у нее была контужена голова. В тот же вечер у нее открылось воспаление мозга.
Из ближайшего города привезли врача. Тот, осмотрев больную, объявил, что ее состояние до такой степени опасно, что он не может ничего сказать об исходе болезни.
В течение трех недель Беранже не покидал комнаты, где Анжела металась между жизнью и смертью. За это время никто не слыхал от него ни одного слова. Мрачный и молчаливый, он, точно прикованный, сидел у изголовья жены и даже не спрашивал врача о ее состоянии. Одному Богу известно, что происходило в его душе.
Однажды ночью Анжеле было особенно худо и она пришла в сознание. Бедная женщина узнала меня и улыбнулась. Когда же она заметила барона, она вскрикнула от ужаса и снова лишилась чувств.
Тогда врач объявил, что если барон желает, чтобы его супруга осталась жива, он не должен показываться ей.
Беранже послушно удалился, но запретил под страхом смерти оставлять под руками Анжелы ножи или какие — нибудь другие орудия, которыми она могла бы лишить себя жизни. Он снова стал посещать башню, приказав, чтобы его извещали каждый час о ходе болезни. Я же остался с больной, и мы берегли ее, как зеницу ока.
Наконец, молодость победила недуг и Анжела стала медленно поправляться. Как только она была в состоянии ходить, она объявила, что желает уехать из замка.
— Я поеду к королю и буду просить у него милости и правосудия. Он знает меня. Если же это не удастся, я брошусь к ногам какого — нибудь рыцаря и буду умолять его о покровительстве и защите, — говорила она мне.
Я со слезами убеждал ее, что Беранже ни за что на свете не отпустит ее и что она обязана простить мужа. Но Анжела оставалась непоколебимой. Впрочем, в то время ей трудно было бежать, так как она была настоящей пленницей. Воины стерегли дверь ее комнаты, замок был приведен в осадное положение и часовые охраняли все выходы.
Мало — помалу Анжела впала в глубокую апатию. Она сделалась мрачна и молчалива, и окончательно отдалась своим тяжелым думам. Ни мои слезы, ни мои просьбы не действовали на нее. Наконец, врач объявил, что ей необходим свежий воздух. Тогда ее вынесли в садик при замке. Барон наблюдал за нею в окно и не позволял ей сделать ни шагу вне стен замка.
Видимое нетерпение стало овладевать Беранже. Он во что бы то ни стало хотел помириться с женой, но, боясь гнева и упреков Анжелы, желал, чтобы она предварительно согласилась заключить с ним мир. Между прочим, он поручил мне передать ей, что если она не поклянется на Евангелии, что отказывается от всякой мысли о бегстве или самоубийстве, то она останется пленницей до самой его смерти, так как, пока он жив, он никуда ее не отпустит.
