Нет времени

соответствующем поприще. Рабочий, озабоченный тем, кто и как отнимает у него прибавочную стоимость, — это, скорее всего, плохой рабочий. Точно так же, солдат на войне не сможет воевать (то есть рисковать жизнью и здоровьем), если он будет уверен, что воюет за «геополитические выгоды». Честертон как-то заметил, что ни один солдат ведь не скажет себе: «Оторвало ногу? Ну и черт с ней! Зато у нас будут незамерзающие порты в Индийском океане». И уж тем более этого не скажет солдат проигравшей стороны — с оторванной ногой и без портов, а ему ведь тоже нужно знать, «за что» — хотя бы для того, чтобы не пристрелить сержанта. «Идеальности» нужны хотя бы для того, чтобы хорошо делать реальное дело… Во- вторых, «циническая истина» и сама по себе ложна. Ну не пишут оперы для того, чтобы буржуям придать сил для дальнейшей эксплуатации трудящегося класса. И в музыке всё-таки есть те самые «пропасти и бездны», перед которыми цинический разум тушуется.

Проблема не нова. Точно так же озабоченный подросток, поимев наконец кой-какой опыт по женской части (как правило, грязноватый), вполне законно выводит из него, что «это такая фигня», довольно приятная, но ничем принципиально не отличающаяся от услуг «дуньки кулаковой». И только гораздо потом, стоя под окнами у какой-нибудь «оленьки» или «верочки», он соображает, что фрикции фрикциями, но ими одними дело отнюдь не исчерпывается — нет, даже и не начинается никакого дела… Как и с «интересами»: интересов-то у любого государства много, но только некоторые из них становятся судьбой, страстью, фатумом, Иерусалимом, вожделенным Царьградом, «Москвой за нами», Косовым полем. Или, на худой конец, хотя бы «эльзасом с лотарингией».

Поэтому рассуждения о пространстве и его детерминирующей силе — даже не геополитика, а просто обычная политика с географией. Геополитика начинается не там, где задаются вопросом о «плацдармах и стратегических точках». Она начинается там, где мы задаём себе вопрос — почему нас так волнуют определённые участки земной поверхности, что их выделяет среди прочих, зачем они нам нужны, и откуда берётся желание во что бы то ни стало обладать ими.

Довольно быстро выясняется, что «рационально» (то есть в категориях «государственных интересов») ответить на эти вопросы невозможно. Впрочем, если уж быть честными, то «государственные интересы», если понимать их буквально — как интересы управляющей государством верхушки — не могут объяснить даже банального стремления к государственной независимости. В конце концов, чего уж лукавить-то: самая выгодная позиция для государственного аппарата — это статус несменяемой колониальной администрации, что проверено на мировом опыте. Государство, предоставленное самому себе и своей собственной логике, всегда в конечном итоге предаёт интересы государства. Поэтому субъект стремлений и интересов, в том числе (и в первую очередь) тех, которые обычно понимаются в качестве «государственных интересов» — иной, нежели «чистая власть». Это парадокс, с которого начинается геополитический анализ.

Ко времени начала научной деятельности Карла Хаусхофера — сына мюнхенского профессора права, профессионального военного, германского военного атташе в Японии, вышедшего в отставку в звании генерал-майора, и, естественно, пламенного немецкого патриота — обозначенный выше парадокс выглядел так: «немецкое государство предало интересы Германии».

Можно было сказать и хуже: само существование немецкого государства в существующей форме (в данном случае Веймарской республики) впрямую противоречило немецким интересам.

Хаусхофер имел мужество этот вывод сделать. Как известно, немцы с выводом согласились, а какой они нашли выход из положения, и чем это кончилось — разговор особый.

Впрочем, нет, не особый. Просто здесь мы вляпываемся прямиком во вторую «недавно запретную тему» — то есть в «нацизм». В глазах советского, самого читающего в мире, читателя, Хаусхофер заочно ославлен в качестве серого кардинала и учителя Гитлера, который-де нашептывал ему «все идеи» и чуть ли не лично редактировал «Майн Кампф». Отважимся назвать и источники: эту телегу впервые озвучил советский писатель Юлиан Семёнов в своей многотомной штирлициане (по бездарному тексту каковой был снят гениальный фильм). С литератора, разумеется, спрос невелик. Он, скорее всего, демонизировал великого геополитика не со зла, а по соображениям художественного свойства — очень уж лаковая получалась картинка, с этаким «мориарти», зловеще поводящем очами в виду испуганного и покорного фюрера немецкой нации на заднем фоне. На самом деле у бывшего немецкого атташе в Японии отношения с Гитлером были сложные. Достаточно сложные, чтобы его сын Альбрехт был арестован по делу о покушении на этого самого Гитлера и впоследствии расстрелян гестапо, а сам Хаусхофер загремел в Дахау. Впрочем, правда и то, что в сорок шестом он покончил с собой, — возможно, решив, что послевоенные огрызки Германии не стоят того, чтобы ради них жить.

Но вернёмся к геополитике.

Предметом геополитического исследования является «экумена» — обитаемая земля, населённая людьми, живое единство «почвы» и «крови». Эта земля всегда ограничена в пространстве и во времени. Дальше возникают три очевидных вопроса: что находится за границами эйкумены, что представляют собой эти границы, и что эти границы создаёт.

Геополитика Хаусхофера начинается с ответа на эти три вопроса. Первое сочинение Хаусхофера, помещённое в сборник, называется «Границы в их географическом и политическом значении» (оно занимает полкниги). Остальное — добавки и гарнир, хотя и очень питательный. Поэтому начнём с основного блюда.

Исходная картина, которую рисует автор, — это картина движения жизни. Из самого этого словосочетания — «движение жизни» — сразу следует, что жизнь есть пространственный феномен, нечто заполняющее (и формирующее) пространство. Если уж на то пошло, жизнь порождается пространством, вожделеющим расширения. Лес, луг, коралловый риф — всё это пространственно-биологические феномены, из которых невозможно «вычесть» протяжённость.[224]

Важно, что протяжённость эта имеет направление. Лес расширяется, поглощая кустарниковые полосы. Риф растёт, формируя вокруг себя причудливый придонный мир. Земля предстаёт перед нами как совокупность движущихся ландшафтов, увлекающих за собой друг друга, а иногда и сталкивающихся друг с другом. Предельный ландшафт — пространство жизни как таковой, эйкумена, «земля, предназначенная к обитанию на ней».

Далее. Жизнь в силу своего расширения вынуждена теснить иную жизнь, тоже вожделеющую Lebensraum, «жизненного пространства». Даже кустарники, карабкающиеся на склоны гор, или морские гады, занимающие акватории, должны вытеснять конкурирующие формы жизни. Экспансия живого гонит перед собой волну смерти, превращая землю в анэйкумену, безжизненное пространство, которое потом и осваивается именно как лишенное жизни. [225]

Из этого сразу следует второй вывод: граница — это анэйкумена, разделяющая несколько жизненных ареалов. Собственно, граница даже не «разделяет» (разделяющей силой может служить и само жизненное пространство) — она пресекает движение через себя, т. е., проще говоря, убивает. Хаусхофер тщательно исследует «места смерти» — пустыни, горные хребты, моря. Все они наполнены энергией, убивающей живое, — но и позволяющей живому сохранить себя от нападения другого живого. И жизнь нуждается в этих «защитных пространствах», в том числе (и прежде всего) жизнь народа, живущего на своей земле. Причем не только в качестве защиты от внешних врагов, но и от себя самого.

Граница — именно в её убийственном аспекте — является «школой народного духа». Можно даже сказать, что народ является народом в той мере, в какой он способен вынести взаимодействие с анэйкуменой, с границей. Именно народы, живущие в самом сердце анэйкумены, в ситуации постоянного испытания себя на прочность, демонстрируют «мужественный дух»,[226] который, по мнению Хаусхофера, в таком дефиците у современных ему немецких обывателей, проигравших войну из-за «недостаточного понимания значения границ».

Дальше уже начинает разворачиваться вся геополитическая машинерия, с которой сейчас уже знаком, наверное, всякий более или менее интересующийся тематикой читатель. Два основных типа анейкумены — суша (в качестве анейкумены — пустыня[227]) и море — формируют два типа народов, которые в дальнейшем вступают в перманентный конфликт между собой.