куда хочет.
Я киваю. Никифорыч решает любые проблемы, решит и эту. Иногда я даже благодарю судьбу, что послала мне на пути такую вот волшебную палочку-выручалочку в виде здоровенного мужика с бесконечными связями на самых высоких уровнях. Инне достаточно сказать по мобильнику, что у нас возникли проблемы, и Никифорыч тут же примчится на всех парах в окружении целой свиты машин для убийства и вооруженный своей великой записной книжкой.
Карлик предпринимает попытку уползти подальше, но Сергей вовремя это замечает и резким ударом в бок валит того обратно на землю. Я слышу какие-то ругательства от своего лучшего друга, а затем присоединяюсь к нему с новой силой. Глухие удары разносятся по всему кварталу, женщина на той стороне улицы вскрикивает и убегает. Наверное, сейчас будет вызывать милицию, но это не так страшно, потому что Никифорыч говорит в трубку Инне заспанным голосом, что мы ему уже надоели, но он скоро прибудет.
– Не надо, – сипит карлик под градом ударов. Кому какое дело, правда?
Лев Соломонович, тем временем, не найдя удачного подхода к потасовке, достал из машины нечто вроде гаечного ключа, только больше (уж не знаю, откуда он там взялся) и теперь полон намерения применить инструмент в деле. Он кричит, чтобы мы отошли, а затем, разбежавшись, бьет ключом в маленькую карликовую голову. Я слышу треск, визг, хруст, лязг, хлюпанье, чавканье, звон, свист. Потом еще несколько сильных ударов, и карлик падает без сознания. Сергей льет ему на лицо коньяк, который, смешиваясь с кровью, поступающей из раздробленного черепа, похож на густой английский чай. Жидкое месиво растекается по асфальту, и мы все вместе стараемся не испачкать ботинок.
Придя в себя от обилия влаги на лице, карлик усаживается в неровном, покачивающемся состоянии и, держась за голову, начинает хныкать. Он испуганно смотрит по сторонам, пытается понять, что происходит. Пробует подняться на ноги, но не может удержать равновесия, поэтому всем телом плюхается в лужу собственной крови. От этого в разные стороны летят красные брызги, и сгусток попадает мне на брюки. Разозленный снова, я, хорошо прицелившись, бью наотмашь правой ногой в лицо карлика, но из-за моих действий в воздухе появляется еще больше крови, которая теперь орошает уже всех участников, включая Инну и джип.
Мы топчемся вокруг жертвы, шлепая ногами, как будто угодили в сырую жижу городского болота. Раззадоренные неудобствами, мы пинаем карлика и пинаем, пинаем и пинаем, а он только и может что закрывать лицо руками, но это не особо ему помогает. Лев Соломонович по-прежнему использует гигантский гаечный ключ, в его руках эта незамысловатая штука обернулась страшным орудием, должен сказать. Пока мы наслаждаемся дракой, Инна включает радио в машине. Там сейчас начался час классики, но по причине громких криков друзей я не могу разобрать, чья именно композиция звучит.
Инна ходит кругами, говорит, что пора бы заканчивать, а то так ненароком и убить можно. Смертельный удар нанести несложно: чаще всего убивают по неосторожности, войдя в раж, а мы точно находимся в этом состоянии. Стоит взглянуть мне в глаза, как станет понятно, что здесь находится не любитель книг и не успешный бизнесмен, а настоящий злодей, изувер, садист. И это напугало бы меня при определенном стечении обстоятельств, но с куражом трудно бороться: он действует намного эффективнее любых наркотиков и других стимуляторов. Каждое движение кажется мне идеальным, быстрым, пронзительным. Я сам кажусь себе произведением искусства.
Бить мешок костей и мяса неинтересно, поэтому мы вскоре останавливаемся. Карлик странно дергается, а ртом у него идет кровавая пена с частыми вкраплениями желчи. Противное зрелище, и я чувствую животное омерзение по отношению к этому ублюдку. Расстегиваю ширинку…
Воспоминания пришли резко, так что я на несколько мгновений потерял нить реальности. Очнулся только, когда Никифорыч кричал в трубке:
– Алло! Саша, ты меня слышишь?!
– Да, – отвечаю я и после короткой паузы добавляю: все, теперь я тоже вспомнил. Какой кошмар.
У меня перед глазами еще раз проносится та ночная сцена, когда мы, словно взбесившиеся звери, свершали насилие над карликом, упиваясь своим превосходством и не думая ни о чем другом, кроме самого факта насилия. Это было действительно приятно.
Потом мое сознание в обход совести просто стерло из памяти ту ночь, и все. Интересно, часто ли Инна вспоминала о карлике до того момента, как он явился в ее жизнь. Думаю, ни разу. Зачем ворошить прошлое, если оно осталось позади? Каждый день нам внушают с экранов телевизоров и страниц глянцевых журналов, что правильно жить – это жить сегодняшним днем. Следует забыть о старых неудачах, ошибках. Необходимо сосредоточиться на дне настоящем. Такова философия, по которой я существовал и существую. И пусть хоть кто-нибудь попробует меня переубедить. Людей не переделать, факт. Конечно, если ты не Гитлер, да и у того все закончилось провалом.
– Думаешь, он мстит? – спрашиваю я осторожно.
– Да, – подтверждает мои опасения Никифорыч и объясняет: ему есть за что мстить. Правда, мне казалось, будто он тогда не выжил. Вы так его отделали, что редкий человек смог бы оправиться.
– Мы так сильно его избили, – молвлю я, содрогаясь от воспоминаний. – Он ведь инвалидом должен был остаться, как минимум. Столько боли причинили и увечий нанесли.
Никифорыч молчит на том конце провода, обдумывает что-то, а после говорит:
– А ты его еще и обоссал.
30
Маша Кокаинщица готовит чай: заваривает в специальном чайнике и разливает по кружкам. Я собираю указательным пальцем с зеркала остатки кокаина, а потом слизываю его. Стены кухни уже ходят ходуном от всего, что сегодня было мной употреблено внутрь. Или это я никак не могу принять, найти точек опоры?
Когда мы только начинали прожигать жизнь, все было немного по-другому. Тогда каждая вечеринка казалась праздником, сейчас – средством выживания. Без этих таблеток, пилюль, порошков, выпивки я вряд ли бы продержался так долго под напором внешней среды. Скорее всего, я бы превратился в отрубленный сучок, и точка. Да, и в данную секунду я ючусь в импровизированном каземате кухни Маши Кокаинщицы, откуда выхода нет. Здесь есть только итальянская лампа под потолком и резной стол, за которым я, качаясь, прикладываю неимоверные усилия, чтобы сделать глоток из здоровенной кружки, модно расписанной иероглифами на японский манер.
Неприятное занятие, думается мне, пить чай, когда окружающий мир содрогается от безумных толчков твоего inner space. Кажется, я начал напевать что-то из Кевина Шилдса, да и Бог с ним. Маша Кокаинщица падает на соседний стул, чуть не разливает содержимое своей кружки, а потом начинает дико смеяться.
