– Дмитрий сегодня выйдет на работу?
– Я попросил его отлежаться дома. Но думаю, он не послушается. Позвони мне, когда получишь подтверждение по вещественным доказательствам, только не вопи об этом на весь отдел.
– Товарищ майор! – Любин обиженно насупился, но тут же добавил: – Может быть, вы расспросите доктора Шнейдера, если уж будете там?
Воронцов сердито посмотрел на него.
– Можешь не сомневаться, – заверил он.
Воронцову не хотелось – по-прежнему не хотелось – думать о докторе Дэвиде Шнейдере. Он не сообщил Дмитрию сведения, выясненные Марфой при допросе водителя такси. Возможно, ему следовало разрешить ей самой поговорить со Шнейдером. Это было бы проявлением доверия к младшему офицеру, но одна грубая ошибка могла все испортить. Когда он
…Тогда может подняться тревога. Воронцову приходилось это признать. Смерть Роулса служила очевидным предупреждением. Он тоже был предупрежден – мольбами Теплова и его завуалированными намеками, убийством Хусейна и других. Провода сигнализации. Он постоянно натыкался на них с самого начала этого странного расследования.
Он смотрел на труп иранца, лежавший на столе из нержавеющей стали. Кровь ушла, оставив лишь свой сладковатый запашок. Внутренние органы были удалены, грудная кость и ребра рассечены так же аккуратно, как у цыпленка, поданного к столу. Макушка головы отсутствовала, в воздухе еще стоял слабый запах кости, разогретой электропилой, похожий на запах в кабинете дантиста, когда рассверливают зуб.
И все впустую.
– Он вообще не занимался тяжелым физическим трудом – во всяком случае, в последнее время, – мрачно произнес патологоанатом Ленский, вытирая руки полотенцем. Его серые глаза, увеличенные стеклами бифокальных очков, казались круглыми, как у совы. Фонд Грейнджера хорошо оплачивал услуги Ленского.
– Мускулатура мягкая. Этот человек вел комфортную жизнь. Ты говоришь, монтажник на газопроводе? В чем дело, Алексей, – взял неверный след?
– Так сказано в его документах.
– Дорогие фарфоровые коронки на зубах. Аккуратный шрам после удаления аппендицита – проходил лечение в частной клинике, но уже довольно давно. Насколько я могу судить, он был совершенно здоров в течение длительного времени, – Ленский вздохнул и погладил свою жесткую седую бородку, затем поправил очки, внимательно посмотрев на Воронцова. – Надо полагать, ты не имеешь представления, кто он такой?
Воронцов угрюмо покачал головой.
– В желудке и кровеносной системе обнаружены следы алкоголя. Не слишком рьяный мусульманин, верно?
– Этого следовало ожидать. Мистер Аль-Джани, родом якобы из какой-то деревушки под Тегераном, – совсем не тот человек, за которого он себя выдавал. Он регулярно останавливался в одном из лучших номеров «Метрополя», щедро давал на чай, устраивал вечеринки, встречался с людьми… которые, как нарочно, все куда-то исчезли! – Воронцов хмыкнул устало и с отвращением, словно признавая свое поражение. На лице Ленского отразилось понимание.
– Как вы собираетесь установить его настоящую личность? – спросил он, указав на опрятные продезинфицированные останки, распростертые на стальном столе.
– Порошок! – неожиданно выпалил Воронцов. – На его пальцах не было обнаружено следов?
– Ты имеешь в виду взрывчатые вещества? Нет. С какой стати?
Воронцов прокручивал в памяти побег иранца, чуждую панике целенаправленность, с которой тот продвигался к ожидавшему «мерседесу».
– Просто это похоже на двойную экспозицию при съемке. Я пытаюсь вспомнить что-то очень похожее, очень
– Хорошо, – пробормотал Ленский. – Ты нормально спишь?
– Вполне нормально.
– Что-то я сомневаюсь.
– Как насчет тел из взорванной квартиры? – торопливо спросил Воронцов, словно сопротивляясь чужому сочувствию.
– Твой молодой человек, Любин, был прав. Частицы резины от воздушного шарика, фрагменты осколочной гранаты. Преднамеренное убийство.
– А тот санитар, который был с ними?
– Я его не знал. Как я упомянул в отчете, он не был наркоманом. Он мог быть знакомым… или продавцом. Или и тем, и другим.
– Я возьму отчеты о результатах вскрытия. Посмотрю на досуге.
– Как хочешь. Скажи мне, Алексей, что с тобой творится? Мы даже больше не играем в карты по вечерам. Ты ушел в себя…
– Пожалуйста, Иван, не начинай все сначала!
– Ты был хорошим офицером, Алексей. Слишком хорошим… И я когда-то был врачом с романтическими идеалами. Но теперь…
– Что «теперь»?
– Интуиция подсказывает мне, что ты столкнулся со слишком крупным делом. Прости за прямоту, Алексей. Если тебе удобнее молчать, я тоже промолчу. Что до меня, то я вполне доволен спокойной жизнью, рутинной работой и хорошей зарплатой в американских долларах. Но ты – совсем другое дело. У тебя связаны руки, и тебе это не нравится!
– Кем ты себя считаешь? – сердито огрызнулся Воронцов. – Моей матерью или священником?
– Всего лишь твоим другом. Самым старым другом в этом городе. Как я уже сказал, прости за мое вторжение в твое личное горе.
– Горе?
Глаза Ленского были влажными и печальными. Его невысокая сутулая фигура излучала сочувствие.
– Город уплывает у тебя из рук, Алексей. И ты не можешь простить ни себя, ни других, кто в этом виновен.
– Ты так думаешь?
– Так оно и есть на самом деле. У тебя хорошая команда – не то что эти клоуны из отдела нравов и взяточники из ГАИ. Любин, например. Таких нужно беречь. Девушка – как ее, Марфа? – острая, как клинок, и такая же блестящая и чистая. Бедный старый Дмитрий, твой верный пес… И ты. Человек, потерявший свою цель.
– Ты не мог бы приберечь свою проповедь для другого случая?
Ленский усмехнулся в бороду, и его зубы показались наружу, как маленькие белые яички в птичьем гнезде.
– Может быть. Но посмотри на себя: ты идешь вперед, как гончая по следу. Ты выколачиваешь из меня самые незначительные детали. Ты лезешь на стену, потому что не можешь решить загадку!
– Язык у тебя хорошо подвешен. Может, сыграем вечерком в покер, как в старые времена?
– Мне не нужно быть
– А если ты прав? Если у меня и в самом деле такая непреодолимая тяга к справедливости, то что я должен делать с этим городом – миниатюрной копией всей нашей проклятой страны?
– Тебе лучше обрушить храм, Самсон, если это потребуется.
– Ты полагаешь, я смогу это сделать?
– Оставайся идеалистом, пока еще можешь. В конце концов ты обречен быть своего рода
