ей даже нечего сказать своему мужу. Она попыталась исправить положение и робко сказала:
– Твой дом просто великолепен, а слуги все такие милые и старательные.
– Я знаю, но вообще-то это довольно странно, если учесть, что им, бедолагам, приходится терпеть присутствие моей матери по несколько месяцев в году, он вызывающе посмотрел на нее и добавил: – Я, кажется, уже говорил тебе, что Беатрис живет и здесь, и в моем городском доме. От нее нигде не скроешься. Недостаток личной жизни она компенсирует тем, что живо интересуется моей.
Питер разрезал ростбиф и принялся меланхолично его жевать. Покончив с мясом, он накинулся на салат, а, съев и его, будничным голосом произнес:
– Кстати, тебя не должно смущать то, что Беатрис называет тебя не иначе как «эта шлюха». Наберись терпения: лет через пять она смирится, и вы прекрасно поладите.
У Габриэллы кусок застрял в горле. Она покраснела и судорожно отхлебнула из своего бокала. Когда к ней возвратился дар речи, она спросила:
– Та женщина в церкви, она еще была в сером платье, это твоя мать, да?
– Ты поразительно догадлива, – усмехнулся он и положил в рот кусочек пирожного. – А еще на ней была новая шляпа. Понимаешь ли, какая это честь? Моя мать так редко тратит деньги на «безделушки», что должно случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы она что-нибудь себе купила. Она очень экономная женщина. Сама вяжет чехлы для чайников и «прихватки» для сковородок. Я уж не говорю о слугах: те вечно пьют уже спитой чай, – Питер улыбнулся, но от этой улыбки у Габриэллы мороз пробежал по коже. – Беатрис твердо знает, что пристойно, а что непристойно. В частности, непристойной она считает езду верхом. Если женщина моложе сорока лет употребляет спиртное – это непристойно, а если она к тому же не носит чепец, то это и вовсе кошмар. Однако больше всего моя мать презирает распутниц и людей, которые много смеются. Ну и, разумеется, никакой игры на пианино – это просто верх неприличия, – Питер покровительственно похлопал Габриэллу по руке и потянулся за бутербродом. – Я говорю тебе это не для того, чтобы запугать, а для того, чтобы ты знала, что тебя ожидает здесь в Торндайке. Ну, ну, не переживай, со временем обживешься и еще будешь нахваливать этот «райский уголок».
Габриэлла сильно сомневалась в том, что когда-нибудь полюбит Торндайк и сможет поладить с матерью Питера. Вязание и чепцы она сможет пережить, но вот как забыть тот взгляд, который Беатрис бросила на нее в церкви? Неизвестно, что Питер ей там наговорил, но смотрела она на нее, действительно, как на шлюху.
– Почему ты не ешь гренки? – спросил он, указывая на ее нетронутую тарелку.
– Что-то не хочется.
– Жаль. Это один из деликатесов Милли, она готовит их лучше, чем в каком-либо ресторане. К сожалению, моя мать ненавидит сыр, поэтому Милли делает гренки крайне редко, так что пользуйся случаем.
Руки Габриэллы заледенели, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Она должна что-то сказать ему, как-то объясниться, иначе просто взорвется.
– Питер… я сожалею о том, что случилось. Я хотела скандала не больше чем ты.
– Вот как? – он откинулся на спинку стула. – Извини, но мне трудно в это поверить. – Хотя, с другой стороны, мне некого винить, кроме себя, ты ведь с самого начала заявила, что намерена выйти замуж. Просто я слишком увлекся новой игрой и переоценил свой опыт. Впрочем, я был уверен, что твои матримониальные планы направлены на кого-то другого, и никак не ожидал подвоха.
Они и были направлены на другого! – раздраженно воскликнула Габриэлла. – На ЛЮБОГО Другого мужчину, только не тебя, – она стиснула руки в кулаки и уже спокойно сказала: – Ты, знаешь ли, слишком самоуверен. Если бы у меня был выбор, я ни за что не вышла бы за тебя замуж. Знаешь, как называют тебя подруги моей матери? Живой соблазн! По правде говоря, я назвала бы тебя «живой порок» или даже «живой грех». О, теперь я понимаю, почему Гладстон так хотел защитить меня от тебя. Жаль, что ему это не удалось.
– Ошибаешься} милая, еще как удалось. Он сделал то, что хотел сделать, а именно – унизил меня. Единственное, что я хотел бы знать, так это то, кому же принадлежала сама идея ловушки? Тебе? Гладстону? А может быть, твоему родовитому папаше?
Габриэлла уставилась на него, пораженная столь нелепой догадкой. Неужели он и в самом деле думает, что она предала его? Что они с Гладстоном сговорились? Да как он может подозревать ее! И это после всего того, что между ними было…
– Я всегда говорила тебе правду, и мне жаль, что ты мне не веришь. Не знаю, как убедить тебя и стоит ли вообще это делать. Ты вечно предполагаешь худшее, но вспомни, как я сказала тебе, что Розалинда хочет сделать из меня куртизанку. Ты тогда только посмеялся, а разве я тебя обманула? То же и с премьер-министром. Он, действительно, накормил меня пирожными и прочитал нравственную проповедь, но не более. Стоит ли продолжать?
– Стоит.
– Зачем, если каждое мое слово ты подвергаешь .сомнению?
– Затем, что я хочу выслушать твои объяснения, – он наклонился вперед. – Меня забавляют твои… выдумки.
Габриэлла отшатнулась как от пощечины.
– Тебе придется поискать другое развлечение, – бросила она. – А я не намерена больше выслушивать оскорбления и обвинения во лжи и гнусных интригах.
– Твоя горячность – лучшее доказательство тому, что я прав, – довольно констатировал Питер, – ну, признайся, ты виделась с Гладстоном тогда в опере?
Она отвела глаза и коротко ответила:
– Да.
– И ты сказала ему, что я помогаю тебе искать мужа?
Да. А он мне сказал, что ты распутник и мне следует тебя остерегаться, – Габриэлла искоса посмотрела
