лице, на сведенных плечах. — Не думаю, чтобы у вас был выбор.
Она была совершенно права, разумеется. Это достойно увенчивало цепь катастроф, постигших его за последние две недели. Он лишился недешевого груза контрабандного бренди, потерял подходящую невесту, которую так долго обхаживал, утратил столь дорогой его сердцу фаэтон, потерял сознание от удара по голове — дважды — и получил пулю в зад от двух хитроумных простаков, с которыми имел несчастье столкнуться. А теперь он оказался пленником в уединенном имении, с полоумной старухой, которая навешивает на него части тела мертвых зверьков… и роскошной ангелоподобной блондинкой, которая проникла в его душу и занимает все его мысли. Конечно, он грубил — что же ему оставалось перед лицом полного и бессмысленного унижения? И стоило ему заглянуть в поразительные глаза этой девушки, как и эта последняя защита оказывалась в опасности.
Чарити смотрела, как он недовольно заползает обратно под простыню, досадуя на то, что придется пасовать перед судьбой. Странное теплое чувство вдруг нахлынуло на нее. У нее сложилось впечатление, что Рейн Остин, виконт Оксли, не имел привычки пасовать… никогда и ни перед чем. Скорее он привык побеждать, настаивать на своем — и со слугами, и с подчиненными, и со всеми, кто попадался ему на пути. Вероятно, для него это было невыносимо — лежать вот так, страдая от боли, в полном одиночестве, будучи совершенно беспомощным; это неожиданное прозрение поразило ее. Что ж удивляться, что он все время раздражается.
Тут в дверях появился Мелвин с сообщением, что Стивенсон в соседней комнате стонет и мечется. Леди Маргарет сердито посмотрела на его сиятельство, затем на внучку, решая сложный вопрос, стоит ли оставлять их наедине. Затем поспешила к другому пациенту.
— Что, Стивенсон плох? — проворчал Рейн, старательно избегая смотреть на девушку.
— Это простой перелом. Сейчас ему очень больно, но он скоро поправится. — Внезапно ее охватило непреодолимое желание успокоить его, дать ему понять, что она и в самом деле желает помочь ему. Если бы он только посмотрел на нее снова…
Она вздохнула тихонько. Она понимала, что он желает дать ей понять, что ей следует уйти, но что-то в ее душе восставало против подобного шага. Она твердо решила, что поможет ему — хочет он того или нет.
— Не следует ли нам сообщить о приключившемся с вами несчастье кому-нибудь в Лондоне? Вашим компаньонам, к примеру?
— У меня нет компаньонов, — процедил он сквозь зубы. Глаза у него по-прежнему были закрыты, выражение лица было самое неприступное. Но ее образ витал перед ним — бледная шелковистая кожа, роскошные изгибы тега, при одной мысли о которых его охватывал жар, мягкие волосы, которые так и хотелось распустить и потрогать.
— Тогда, может, следует написать вашей семье…
— Нет у меня семьи, — проворчал он, отчаянно соображая, за что бы такое уцепиться, чем защититься от ее обаяния.
Он всегда несколько стыдился того, что у него нет родни в мире аристократии; но он никогда ни с кем об этом не говорил. Почему он позволяет этой девчонке соваться в его личную жизнь и отвечает ей?
— Может, нужно сообщить вашей… жене? — Впрочем, стал бы он предлагать незнакомым девушкам выйти за него замуж, будучи женатым?
Он всегда внутренне сжимался, когда слово «жена» возникало в разговоре. Но голос ее звучал так нежно и ласково, когда она произносила это слово, что он не почувствовал досады, как обычно. В ее устах это слово прозвучало так приятно и звучно, что на ум пришли всякие соблазнительные возможности. Внезапно он почувствовал, что просто должен посмотреть на нее, убедиться, что лицо ее и глаза и в самом деле сияют этим притягательным светом. Он обернулся: она смотрела на него тепло и вопросительно, и от этого замешательство болезненно-сладостной волной нахлынуло на него.
— Нет у меня жены, — сказал он. — А…
Она ждала ответа затаив дыхание, и блаженная радость охватила ее, невзирая на сердитую мину, с которой уставился на нее раненый. Она смотрела на его напряженные плечи, на мускулы лица и чувствовала, что за его грубоватыми ответами скрываются сильные переживания. Ни семьи, ни компаньонов, ни жены… Это задело какую-то струну в ее сердце.
— Тогда, возможно, ваша невеста беспокоится о вас… — И Чарити затаила дыхание.
— У меня нет невесты, — ответил он с неожиданным пылом. То, что ей любопытно узнать о его личной жизни, доставляло ему удовольствие.
— О! — Она покусала губы, которые так и норовили сложиться в улыбку. Итак, она узнала очень многое о его жизни. Можно сделать еще один шаг. — — Но есть хоть кто-нибудь, кого следовало бы уведомить?
— Что за неугомонная барышня, — проворчал он, но беззлобно. — Ну уведомите моего дворецкого, Эверсби. Обязательно ему напишите… он обожает получать письма.
— Я не хотела совать нос куда не надо, — сказала она краснея. — Я собиралась помочь вам. — Она сделала шаг к нему. Ей очень хотелось погладить его по волосам, провести кончиками пальцев по жесткой скуле. — Я понимаю, что сейчас вам очень больно, но если вы будете лежать спокойно, хорошо питаться и за вами будет должный уход, то вы сможете встать и ходить уже через несколько дней. А несколько недель спустя будете вообще как новенький.
Он даже отпрянул; он был словно голый, был выбит из равновесия и смертельно напуган из-за того, что опять едва не утонул в ее соблазнительных медовых глазах..
— Несколько недель?
— Ну, две недели — это самое меньшее… а в седло вы сможете сесть только через три или четыре недели. Неужели вы не сможете потерпеть нас каких-то две-три недели? — Тут в глазах ее засветилось озорство. — Мы-то ведь терпим вас.
Он, видимо, напрягся — ее добродушная шутка попала в цель.
— Послушайте, вам-то самой ведь не приходится лежать день-деньской кверху за… — Тут он резко вырулил в другую сторону: — Вот с этими дурацкими штуками на шее. — В подтверждение своих слов он схватил несколько амулетов, висевших у него на шее, и сердито посмотрел на девушку. Вдруг он заметил, что на ее роскошной груди не было ни одного амулета, и это поразило его. Старуха была обвешана ими с головы до пят, и даже их дворецкий, божий одуванчик, носил амулеты. — Так выходит, что вам, барышня, не обязательно носить амулеты?
— Нет, мне не нужно. — Милая улыбка расцвела на ее лице. — Я и так слишком везучая.
— Слишком везучая? — Он почувствовал, как тает, снова поддается ей, запаниковал и резко отвернул лицо. — Глупость какая-то! — Он сердито фыркнул. — Где это слыхано, чтобы человек считал, что ему слишком везет? К тому же все это ерунда и никакого везения вообще не существует!
— Ах, что вы, еще как существует! — Глаза ее заискрились: она почувствовала, что он намеренно поддерживает в себе раздражение, и не без усилий. Это было недвусмысленное свидетельство того, что за его грубостью кроется совсем иной человек. — Даже мой отец, и тот признавал, что везение существует. Просто они с бабушкой очень расходились во взглядах на то, может ли человек каким-либо образом изменить свою везучесть. Бабушка верит, что на везение влиять можно и нужно, а папа… он никогда не мешал ей экспериментировать, как она хочет. — Ваш отец? — В первый раз она упомянула о своем отце. Рейн удивился, поднял голову и даже снова частично вылез из своей раковины-простыни. — Судя по всему, ваш отец очень здравомыслящий человек. Это радует. А где он? Мне бы нужно поговорить с ним… прямо сейчас.
Он желал поговорить с ее отцом? Чарити напряженно выпрямилась и отступила на шаг. Горе вдруг снова обрушилось на нее со всей силой. Ей тоже хотелось бы поговорить с отцом, уткнуться ему в грудь и снова почувствовать, как его теплые мозолистые руки обнимают ее. Мгновение она незряче смотрела перед собой, забыв, где находится, но постепенно под его пристальным взглядом вернулась в настоящее. Глубоко вздохнула и, несмотря на ком в горле, заставила себя произнести:
— Боюсь, это невозможно. Мой отец умер…десять дней назад. Повисло неловкое молчание, и Рейн Остин забыл о своих несчастьях, которые до того только и замечал, жил в них, как в коконе. У него стало скверно на душе, когда он увидел, как изменилось лицо девушки. Она побледнела, ее яркие глаза потемнели. В них притаилась мука. И эта беззащитная боль, которую он невольно подсмотрел, задела
