каждую частицу его существа пронзило возбуждение, от которого у него перехватило горло.
Сопровождаемая непрерывными инструкциями, к графу приблизилась сначала одна, затем вторая из старших девушек. Опустив голову и покраснев от стыда, они взяли мыло и воду. После нескольких тщетных попыток одна сумела увлажнить и намылить ему лицо, а другая неуклюже выправила бритву и с опаской поднесла ее к щеке жертвы.
Графу потребовалось все его отточенное в битвах самообладание, чтобы игнорировать эти холодные мокрые пальцы, скользящие по его щекам, губам и шее. Но заметив, как дрожит рука, сжимавшая бритву, он вцепился в подлокотники кресла и заставил себя сидеть спокойно. В конце концов, это просто утреннее бритье. Что может быть в нем ужасного?
Он поднял глаза и увидел стоявшего неподалеку садовника, который сочувственно ему улыбнулся. Не сразу граф понял, отчего в этой улыбке была и доля ехидства: обветренное лицо старика покрывали тонкие шрамы, некоторые явно свежие, еще не успевшие зарубцеваться.
Элоиза поерзала на ужасно болевших коленях и снова закрыла глаза, принудив себя завершить очередную молитву. Правда, ни одна из них пока не возымела того действия, на какое она рассчитывала. Она по-прежнему находится в карцере, принимать пищу с остальными сестрами Ордена ей запрещено, нескончаемый список ее прегрешений отнюдь не сократился, и грядущая кара неотвратима.
Она могла бы подумать, что аббатиса забыла про нее, если бы не знала, что та никогда и ни о чем не забывает.
Самым страшным наказанием Элоиза считала праздность и одиночество, а если они еще и сочетаются, итог может быть трагическим. Но она все перенесет, чтобы научиться послушанию и благости страдания, даже если это ее убьет.
Легкий стук заставил Элоизу вскочить со скамеечки для молитвы и, несмотря на жуткую боль в коленях, похромать к двери. В комнату проскользнула молодая раскрасневшаяся монахиня; она быстро закрыла за собой дверь и обняла Элоизу.
— Я так беспокоилась о тебе… — Сестра Мэри-Клематис отступила, чтобы оглядеть перепачканное платье подруги. — Только посмотри на себя! — Она стряхнула муку с юбки Элоизы, потом смочила слюной конец своей накидки и начала тереть пятно на лифе. — Ты выглядишь как тряпка старой Мэри-Данн, после того как она закончит вытирать столы.
Зато сама Мэри-Клематис выглядела так, словно появилась на свет в одежде и прошла через руки заботливой нянюшки. Ее черное одеяние и белый апостольник были всегда безукоризненно чисты и отутюжены. Она отличалась веселым и добрым характером и никогда не проявляла упрямства и дурного настроения. Она была воплощением всех мыслимых добродетелей, но тем не менее умудрилась стать лучшей подругой Элоизы.
Когда Элоиза прибыла в монастырь, сестре Мэри-Клематис поручили надзирать за ней, учить, исправлять, делать выговоры и наказывать. Однако суровая важность, непреклонность и рвение поддерживать строгую дисциплину в Ордене были просто не в характере этой девушки.
— Какая разница, хорошо я выгляжу или плохо, если меня заставляют здесь торчать? — пробурчала Элоиза, отводя руки подруги. — Клемми, ты не знаешь, долго я еще буду наказана? Аббатиса что-нибудь говорила обо мне?
— Она сейчас занята важными делами, — ответила Мэри-Клематис, нагибаясь, чтобы стереть с юбки Элоизы очередное пятно.
Элоиза догадалась, что это просто отговорка. А поскольку Клемми не любила всякие хитрости, то наверняка чувствовала себя отвратительно.
— Какими делами? — Элоиза заставила подругу выпрямиться. — Связанными с теми людьми… лордом и его воинами, да? — Мэри-Клематис вздрогнула, и она поняла, что угадала. — А в чем дело? Они причинили нам неприятности?
— Я так не думаю… по крайней мере не больше, чем аббатиса причинила им. — Мэри-Клематис облегченно вздохнула. Она всегда испытывала огромное облегчение, когда ей не требовалось хранить секрет.
— А что она сделала? Расскажи мне обо всем.
— Ну… лорд и его священник остановились в гостевых комнатах. Всю прошлую ночь сестра Арчибальд караулила возле их двери, а сегодня утром… — Мэри-Клематис умолкла, подогревая любопытство подруги. — Сегодня утром настоятельница использовала лорда для упражнений в бритье.
Элоиза расхохоталась.
— Невероятно! Я понимаю, что лорд, конечно, может быть жестоким, высокомерным, деспотичным и грубым… но ни один мужчина, зарабатывающий себе на жизнь мечом, не заслужил того, чтобы лицо ему обстругивали двенадцатилетние девочки. — Вознагражденная смехом Мэри-Клематис, она довольно улыбнулась. — Как настоятельница сумела его уговорить? Что она ему сказала? — Элоиза испустила трагический стон, чувствуя себя жестоко наказанной. — Выдался такой редкий случай увидеть, как она поставила на колени сильного, влиятельного лорда, а я все прозевала и ничегошеньки не знаю.
— Я понятия не имею, чем она его убедила. Просто несколько минут назад она появилась вместе с ним во дворе и усадила в кресло. — Мэри-Клематис покачала головой. — Сомневаюсь, что его побреют как положено. Девочки боятся даже подойти к нему.
— Трусихи! — с отвращением фыркнула Элоиза.
— Но ты бы его видела, Элли. Он такой… он… — Ну? Какой?
— Он весь такой огромный и такой… голый.
— А красивый? — не могла успокоиться Элоиза, потрясенная до глубины души.
— О! Про это я не знаю. Я не… — Сказать, что она не видела, было бы ложью, а Мэри- Клематис никогда не лгала.
— Я должна посмотреть. — Схватив подругу за руку, Элоиза потащила ее к двери.
— О нет! — испугалась сестра.
— Идем. Я только сбегаю туда, быстро взгляну и вернусь обратно, ты даже не успеешь это заметить. — Элоиза приоткрыла дверь и выглянула в коридор.
— Если аббатиса тебя увидит, то запрет в этой комнате навсегда.
— Она меня не увидит. Я спрячусь за тобой. Кстати, сейчас она слишком занята — наблюдает за уроком смирения его сиятельства.
Они крадучись преодолели галерею, вышли на мощенную булыжником дорожку, обогнули дортуары послушниц и оказались в монастырском дворе. Элоиза шла первой, стараясь не попадаться на глаза сестрам, пока Мэри-Клематис бормотала молитвы о заступничестве. Дойдя до конца колоннады, они увидели монахинь, послушниц и девушек, взгляды которых были прикованы к чему-то в середине их толпы.
Элоиза поникла от разочарования, поскольку не могла увидеть, что так заинтересовало сестер.
Игнорируя отчаянный шепот Мэри-Клематис, она подбежала к девушкам и встала на цыпочки. В центре тесного круга монахинь и послушниц виднелась только мужская голова. Элайна (это, кажется, она и есть — красивая, но острая на язык Элайна) никак не могла решиться поднести бритву к его устрашающей физиономии, а одна из пожилых сестер, видимо, давала ей советы. Элоиза бесшумно обходила собравшихся монахинь в надежде отыскать подходящее местечко, чтобы увидеть его лицо. Вся поза графа выражала ожесточенное терпение и даже покорность судьбе. Глядя на него в образовывающиеся кое-где просветы, Элоиза начала понимать, что лишило дара речи ее подругу и заставляло девушек, бривших его, так нервничать. Он был огромным, загорелым и распространял вокруг себя нечто вроде беспокойного жара, который она ощущала даже сквозь группу женщин, обступивших его кресло. Она не могла отвести глаз от этого человека.
Странно, думала Элоиза, отыскав наконец брешь в толпе и пробираясь вперед, почему ее никогда не интересовал Бендик или старый Руперт, полностью обнаженные, как Адам в саду Эдема?
— При столь медленном темпе мы проторчим здесь весь день, — пронесся над собравшимися голос настоятельницы.
У Элайны дрогнула рука, и на подбородке графа выступила кровь. Аббатиса шагнула в середину толпы, опять спрятав руки в широкие рукава. Она явно что-то задумала.
Элоиза вдруг обнаружила, что женщины, стоявшие впереди, расступились, и она получила не только желанный обзор, но и предстала пред очами настоятельницы, которая, увидев ее, устремила на нее пронизывающий взгляд. От страха Элоиза даже перестала дышать.
— Нам требуется кто-нибудь, кто выполнит поставленную задачу. Элоиза!
Одни зашумели, когда, проследив за взглядом настоятельницы, увидели ее жертву, другие поспешно отодвинулись подальше, боясь ее гнева. Элоиза проглотила застрявший в горле комок. Если бы она послушала Мэри-Клематис, то не оказалась бы сейчас в таком ужасном положении.
— Да, преподобная мать? — выдавила она из себя.
— Закончи бритье его сиятельства.
— Что? — Элоиза не верила своим ушам. Ни криков, ни нотаций? Просто бритье мужчины, только и всего? — О да, преподобная мать.
— Не нужно, — раздраженно буркнул граф, выпуская подлокотники кресла и хватаясь за полотенце. — Сегодня я потерял уже достаточно крови.
— Нет-нет, ваше сиятельство. — Элоиза вцепилась в другой конец полотенца и вырвала его из рук Перила. Это был ее шанс не только проявить послушание, но и доказать аббатисе, что она сумеет не опростоволоситься, имея дело со знатным господином. — Сидите, — приказала она, нажав руками ему на плечи, когда он захотел подняться. — Я не пролью ни капли вашей крови, обещаю вам.
Судя по выражению лица, графа слегка смутили и ее высокомерная команда, и ее прикосновение к его телу. Эло-изу тоже удивила ее отвага, но отчаянное положение требовало отчаянных мер. Шанс реабилитировать себя в глазах настоятельницы выпадает не каждый день.
— Я сказал, что в этом нет необходимости, — проворчал граф.
— Вы не можете уйти выбритым наполовину, милорд. Не двигайтесь, тогда я все быстро
