– Ещё в Лиме вы мечтали о государстве иезуитов… Я помню ваши рассуждения… Так значит, вы сумели убедить генерала Аквавиву, а тот в свою очередь – понтифика.
– Да, и поэтому я прибыл в Парагвай. Но должен признаться, что понтифик пока не решился предоставить Парагваю статуса государства иезуитов, ибо здесь также есть миссии францисканцев и доминиканцев.
Агуадо промолчал. Он не сомневался, что со временем, лет через десять, а может и раньше, понтифик (ныне здравствующий или его преемник) непременно подпишет соответствующую буллу и Парагвай перейдёт в руки ордена иезуитов. И что тогда?.. Вероятнее всего, миссии доминиканцев будут закрыты… А вот ему, францисканцу, для пользы дела следует найти общий язык с иезуитами.
– Завтра я ознакомлю вас с миссией, Диего. Уже поздно, пора спать…
Агуадо поднялся из-за стола, гость последовал его примеру.
Педро Агуадо провёл бессонную ночь, размышляя над будущим Парагвая, стремлении ордена иезуитов закрепиться на его землях и о судьбе своей миссии, на создание которой орден потратил не только колоссальную сумму золотых реалов[66], но и человеческих ресурсов.
Во францисканской миссии Сан-Хавьер время делилось таким образом, что о каждом предстоящем действии её обитателей возвещал удар церковного колокола. Утром, с первым ударом начинался новый день. Гуарани просыпались, умывались, завтракали и собирались на центральной площади. Посередине площади стояло изображение пресвятой Девы, о котором пастор-францисканец Педро де Агуадо и его помощник викарий[67] уже привили индейцам некоторые духовные знания.
После того, как индейцы заполнили площадь, начался некий род богослужения. В молитве люди взирали на небо. Затем совершался крестный ход: впереди процессии несли небольшое изваяние пресвятой Девы.
Обойдя несколько раз площадь с молитвами в музыкальном сопровождении, гуарани отправлялись на работу в поле, построившись в колонны, под звуки барабанов и флейт. За работой все время наблюдали инспекторы-францисканцы и соглядатаи-гуарани, вылавливая нерадивых.
Возвращались индейцы в миссию также под пение бодрых песен, снова собирались на площади и совершали крестный ход. Затем под звон церковных колоколов гуарани распускали.
Всё в миссии было пронизано культом, во всём чувствовалось символическое действо. Даже работа в поле и та проходила в сопровождении определённого культового действия, дабы побуждать индейцев к добросовестной работе. И чтобы те понимали: за ними с небес наблюдает Господь Бог и пресвятая Дева Мария.
Патер и викарий всё держали в своих руках. Они жили обособленно от индейцев, и те видели их облачёнными в богатые одежды, среди воскурений. Гуарани, склонные к мистификации, считали их высшими существами.
Во главе миссии стоял Пабло де Агуадо, патер-францисканец, он полностью посвящал себя духовному культу. Молодой викарий же считался его помощником и руководил хозяйственными делами. У него в свою очередь также были помощники, молодые францисканцы-инспекторы.
Патер обычно показывался индейцам только во время богослужения. В другое время он общался с ними через должностных лиц, выбираемых из местного населения, коррехидоров и альгвазилов. Эти должностные лица избирались ежегодно по списку, составленному патером. Избрание производилось открытым голосованием.
Коррехидоры и альгвазилы находились в полном подчинении викария, который мог отменять любые их распоряжения и отдавать новые. Каждое утро коррехидоры и альгвазилы являлись к викарию. Он утверждал или отвергал их решения, распределял работу на текущий день.
Патер еженедельно выслушивал исповедь, которая для индейцев была обязательной, он же вершил суд. В качестве наказания применялся выговор с глазу на глаз, публичный выговор, порка кнутом, тюремное заключение, и самое страшное – изгнание из миссии. Последнее применялось крайне редко, потому как гуарани привыкали к образу жизни в миссии и не собирались её покидать.
Земля францисканской миссии делилась на две части: тупамба, что означает Божья земля, и абамба – личная земля. Тупамба обрабатывалась гуарани коллективно, абамба делилась на участки, которые передавались на кормление отдельным семьям.
Как правило, земельный надел выдавался индейцу в момент женитьбы. Он не мог передавать участок по наследству. Если после смерти индейца оставались вдова и дети, участок отходил в общий фонд, а семья поступали на содержание миссии. Работы на личном участке предписывались и регулировались викарием. Также выделялись из общественных фондов семена для посадки и рабочий сельскохозяйственный инвентарь.
Работы на общинной земле считались обязательными для всех индейцев, включая коррехидора, альгвазила и ремесленников.
Зерновые культуры, являвшиеся основополагающими для экономики миссии, сеялись на общинной земле.
Мне сразу же бросилось в глаза существенное различие в обработке и личной земли: в то время, как общественные земли были тщательно возделаны, личные участки поражали своим запущенным видом. Францисканцы многократно жаловались на безразличие индейцев к работе на своем поле, ибо те предпочитали получить наказание за плохо возделанный участок и жить на общественные запасы. По несколько раз подряд индейцы могли поедать выданные им семена и приходить к коррехидору за новыми семенами и хорошей поркой. Причину этого францисканцы видели не в особенности установленного ими уклада, а в «детском» характере индейцев.
Миссия владела стадами лошадей и быков, которые паслись в пампасах. Общинные быки выделялись индейцам в пользование для обработки своих участков. Часто гуарани хитрили и, получив общественного быка, разделывали его на мясо, дабы насытиться самому и накормить в волю свою семью. Затем он приходил с виноватым видом к коррехидору и рассказывал историю о том, что бык потерялся и он в этом не виноват. За подобную провинность индейцу представителем власти назначалась порка у позорного столба, стоявшего на площади. Но даже такое наказание не могло отучить индейцев от подобной «хитрости». И это притом, что мясо общественных быков раздавалось жителям миссии два раза в неделю. В назначенный день они отправлялись на склад, где кладовщик вызывал всех поименно и выдавал по равному куску мяса на человека. Индейцы получали также рацион местного чая.
В миссии также развивались разнообразные ремесла, которые достигли высокого уровня.
Здесь я увидел каменщиков, обжигателей кирпича, оружейников, мельников, художников, ювелиров и горшечников. Были построены печи для обжигания извести, мельницы, приводившиеся в движение лошадьми и людьми. Здесь также отливались колокола, печатались книги на иностранных языках, которые вывозились в Старый Свет и там выгодно продавались.
Все произведенные продукты сдавались на склады, где работали индейцы, обученные письму и счету. Часть продуктов раздавалась населению. Ткани делились на равные куски и раздавались поочерёдно: девочкам и мальчикам, затем мужчинам и женщинам. Поэтому всё население миссии одевалось однообразно.
Помимо ткани, раз в год каждая семья получала нож и топор.
В миссии я увидел дубильные и башмачные мастерские, благо, что францисканцы располагали огромными стадами. Шерсть раздавалась женщинам на дом, а на следующий день у них собирали пряжу.
По контрасту с жильем индейцев местная церковь (впрочем, также как и в Япейю) поражала своей роскошью. Построенная из камня и богато украшенная, она вмещала пятьсот человек, стены её отделаны блестящими пластинками слюды, алтари – золотом. Правда, я не заметил столь необычных настенных росписей, как в Япейю.
Миссию окружала высокая стена и ров. Ворота тщательно охранялись – без пропуска въезд и выезд запрещались. Общение между индейцами различных миссий не допускалось. И в этом мы уже смогли убедиться воочию.
