– «Чаепитие» и еще несколько акварелей. Они там будут висеть в его собственной галерее.
– Где?
– В Риме.
Договорились встретиться в Екатерининском садике.
К назначенному времени я снял со стены ее картину, обернул бумагой, заклеил липкой лентой. В том, что рано или поздно Улитку откроют, я не сомневался, и все-таки это случилось раньше, чем я полагал. Полгода я приучал себя различать Улиткины фантазии и собственно Улиткину жизнь, а теперь она доказывала мне, что это одно и то же. Надев туфли, я посмотрел в зеркало на свое старое лицо. Хорошо, что утром вымыл голову – все-таки вид посвежее. Я вышел, захлопнул дверь и только в лифте сообразил, что картина осталась дома. Возвращаться было нехорошо. Нехорошая примета. Вся моя история с Улиткой была полна примет и символов. Ничего, решил я, мы встретимся и заедем ко мне. Она потеряет полчаса, не больше. Может, даже погуляем по городу, как когда-то... Я спустился в метро, сел в вагон. Поезд тронулся, ворвался в темный гремящий тоннель, и тут вдруг мне стало трудно дышать. Ненависть поднялась в моей груди, ударила в голову, ослепила... Кто мог у нее купить картины? Какая там личная галерея? Ей просто платят за постель, за удовольствие. А она верит, она принимает эту игру за чистую монету. То есть, конечно же, не верит, но хочет, чтобы выглядело именно так... Какой там музей, какие выставки... Это не ее идея, это ей подсказали, это ее дошлый дружок из фирмачей. Она хочет уехать, она взялась за дело! В один миг я возненавидел ее. Теперь она собиралась продать то, что подарено мне, что было нашим общим прошлым.
Я был черен, когда подходил к Екатерининскому садику, хотя, увидев Улитку, постарался улыбнуться. Она была с телохранительницей Лилькой, одетой с ног до головы в дорогую кожу. Не те ли домушники отслюнили ей ее долю...
– Ты не принес? – сказала Улитка и помрачнела. Впрочем, она помрачнела еще раньше, еще до моей улыбки. Она знала меня.
– Не успел, – сказал я, продолжая через силу, еще более фальшиво улыбаться. – Я не из дома. Мы можем сейчас съездить...
Улитка пристально глянула на меня, жестко и незнакомо усмехнулась и сказала с торжеством, будто наказывала:
– Все! Я уезжаю из этой сраной страны, где одни подонки!
– Когда? – невпопад спросил я.
– Скоро! Оставайтесь в своем совке, копошитесь в дерьме!
– Что-то ты не то говоришь... – сказал я.
– То! Как раз то, что нужно. Тут не ценят красоту, тут искусство никому не нужно!
– А там ценят?
– Там ценят, а тут грабят. Я любила модерн, я любила его собирать... А мне плюнули в душу. Я этого не прощу!
– Там тебя тоже ограбят, – сказал я. – Красоту везде грабят.
Улитка зло хохотнула. Где-то я уже слышал этот хохоток.
– Ну ладно. Поехали. Мне нужна моя картина, – она обернулась и кивком позвала за собой Лильку.
– Теперь я тебе ее не отдам, – сказал я. Нижняя челюсть у меня двигалась плохо.
– Что-что? – протянула она, упирая руки в боки.
– Я не хочу тебе ее отдавать, – тихо, раздельно выговорил я. Сказать громче у меня просто не было сил.
– Как это так? – сказала Улитка. – Она моя. Я дала тебе ее на время, а теперь забираю. Ей плохо у тебя, она мучается. Ей не нравится твоя темная квартира.
– Я ее перевесил, – сказал я. – Теперь ей хорошо...
– Что? Может, тебе деньги дать за нее? Сколько ты хочешь за мою картину? У меня есть деньги, у меня теперь много денег.
– Ты мне ее подарила, – сказал я. – Там написано, что это подарок. Там написано: «Тебе от меня». Сколько стоит «тебе от меня»?
– Нарисуй ему копию, – подала сбоку голос Лилька. Голос был наглый.
– Лилька, отойди! – прикрикнула на нее Улитка незнакомым мне железным тоном.
– Ты уж прости, – сказал я, – но эта картина мне дорога. Она про нас. Она принадлежит нашему прошлому. Ты написала ее при мне, на моих глазах.
– Это моя вещь, – сказала она. – Ты ко мне плохо относишься, значит, и к ней плохо. Я у тебя ее забираю.
– Я к тебе хорошо отношусь, – сказал я.
– Что ты с ним разговариваешь? – услышал я Лилькин голос.
– Лилька, отойди! – топнула Улитка.
– Я к тебе хорошо отношусь и потому картину не отдам, – сказал я.
– Так ты не отдашь?
Закусив губу, я покачал головой.
Улитка вся передернулась и, оскалившись, выставив челюсть, сказала:
– Пошел вон, козел!
И нас отбросило в разные стороны.
Через какое-то время я осознал, что иду по Невскому в направлении к Адмиралтейству. Его золотой кораблик летел на юг...
Я думал, что она позвонит и извинится. Но Улитка не позвонила. Через три дня я уехал.
