этих длительных и сложных осмотров – в конце концов, он все уже видел раньше и знал об этом больше, чем большинство жителей города. Когда я иногда становился нетерпелив, он грубо кричал на меня, спрашивая, настоящий я ему друг или нет. Если я ему настоящий друг, то должен разделять его интересы. Потом он продолжал описание. Дома он рисовал для меня планы первого этажа и горизонтальные проекции или подробно излагал какие-нибудь интересные подробности. Он брал книги о происхождении различных зданий: Венской придворной оперы, парламента, Бург-театра, церкви Святого Карла, придворного музея, здания мэрии. Он приносил домой все больше и больше книг, и среди них был общий справочник по архитектуре. Он показывал мне различные архитектурные стили и особенно указывал мне на то, что некоторые детали зданий на Рингштрассе демонстрировали превосходное мастерство местных мастеров.
Когда он хотел изучить какое-то определенное здание, один только его внешний вид не удовлетворял его. Меня всегда поражало, насколько хорошо он был информирован о боковых дверях, лестницах и даже о запасных выходах и малоизвестных проходах. Он подходил к зданию со всех сторон; ничто он так не презирал, как великолепные показные фасады, предназначенные для того, чтобы скрыть какой-нибудь недостаток планировки. Красивые фасады всегда были подозрительны. Штукатурка, по его мнению, была плохим материалом, который ни один архитектор не должен был использовать. Он ни разу не обманулся и часто показывал мне, что та или иная конструкция, нацеленная чисто на зрительный эффект, просто блеф. Так, Рингштрассе стала для него объектом, посредством которого он мог измерять свои знания архитектуры и демонстрировать свои взгляды.
В то время также появились его первые схемы перепланировки больших площадей. Я отчетливо помню их. Например, он рассматривал площадь Героев (внешняя дворцовая площадь Хофбурга; в центре площади установлены памятники принцу Евгению Савойскому и эрцгерцогу Карлу; в 1938 г. жители Вены приветствовали здесь Гитлера. –
Надо сказать, что во время пребывания в Вене Адольфа, находившегося под влиянием архитектуры Рингштрассе, также интересовали большие проекты: концертные залы, театры, музеи, дворцы, выставки. Но постепенно стиль его проектирования менялся. Во-первых, эти монументальные постройки были в определенном смысле настолько совершенны, что даже он с его необузданным желанием строить не мог найти места для внесения изменений или усовершенствований. В этом отношении Линц был совершенно другим. За исключением массива старой крепости он был недоволен каждым домом, который видел в Линце. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он планировал построить новое и более достойное здание старой городской мэрии Линца, которое было узковато, втиснутое среди домов на главной площади; и оно не было внушительным, так что в конце концов во время наших прогулок по городу он перестроил весь город. Вена – совсем другое дело не только потому, что ему было трудно воспринимать огромный город как единое целое, но и потому, что вместе с растущим политическим сознанием он стал все больше понимать необходимость безопасного для здоровья, подходящего жилья для населяющих город людей. В Линце его никогда не заботил вопрос о том, как эти люди, которых затронут его масштабные строительные проекты, отреагируют на них. А в Вене он начал строить для людей. То, что он объяснял мне во время наших долгих ночных дискуссий, что рисовал и планировал, уже не было строительством ради строительства, как в Линце, а сознательным проектированием, принимавшим в расчет нужды и потребности обитателей. В Линце это было чисто архитектурным строительством, в Вене – общественным. Так можно было бы назвать его путь развития. Это произошло также и благодаря чисто внешнему фактору: Адольфу жилось вполне комфортно в Линце, особенно в уютной квартире в Урфаре. Теперь же, в отличие от Линца, когда он каждое утро просыпался в мрачной, лишенной солнечного света комнате на Штумпергассе в Вене, он чувствовал, глядя на голые стены и унылый вид из окна, что строительство не было, как он раньше думал, вопросом внешнего вида и престижа, а, скорее, проблемой здоровья общества, проблемой того, как переместить население из их жалких лачуг.
«Рядом с дворцами на Рингштрассе болтались без дела тысячи безработных, а за пределами этой
Адольф рассказывал мне, что прошлой зимой, когда еще жил в Вене один, он часто приходил в отапливаемые общественные помещения, чтобы сэкономить на топливе, которое его печка пожирала в огромных количествах, не давая много тепла. В отапливаемом помещении можно было сидеть бесплатно, и там было множество газет. Предполагаю, что Адольф в своих беседах с завсегдатаями этих мест получил первые гнетущие впечатления о том, в каких позорных жилищных условиях прозябают жители столицы.
Во время нашей охоты за жильем, которая ознаменовала мой приезд в Вену, у меня было предчувствие нищеты, душевных страданий и грязи, которые нас ожидали. Проходя через темные, дурно пахнущие дворы, идя вверх и вниз по лестнице, входя в убогие и грязные передние, минуя двери, за которыми в маленьких, лишенных солнечного света комнатах скученно жили взрослые и дети, я на всю жизнь получил незабываемое впечатление; и, как обратную сторону медали, в одном доме, который мог бы соответствовать нашим эстетическим и гигиеническим запросам, мы встретили тот апогей порока, который в лице обольстительной фрау в распахивающемся пеньюаре показался нам более отвратительным, чем нищета бедных людей. За этим последовали те ночные часы, в течение которых Адольф, шагающий взад и вперед между дверью и роялем, убедительно объяснил мне причины этих убогих жилищных условий.
Он начал с дома, в котором жили мы сами. На площади, которой хватило бы для обычного сада, стояли, тесно прижавшись друг к другу, три дома. Каждый мешал другому и лишал его света, воздуха и свободного пространства.
«А почему? Потому что человек, который купил землю, хотел извлечь как можно большую выгоду, и ему необходимо было строить как можно более компактно и как можно более высокие дома, потому что чем больше этих, похожих на ящики, отсеков он мог взгромоздить один на другой, тем больший доход он получал. Жильцу, в свою очередь, приходится извлекать из своей квартиры столько пользы, сколько он может, и поэтому он сдает в субаренду некоторые комнаты, обычно самые лучшие: возьмем, к примеру, нашу добрую фрау Цакрис. И субарендаторы теснятся вместе, чтобы предоставить место для съемщика комнаты. Так что каждый хочет получить выгоду за счет другого, а в результате все, кроме домовладельца, не имеют достаточного пространства для жизни. Квартиры в подвале – это тоже позор, потому что в них нет ни солнечного света, ни воздуха. Если это невыносимо для взрослых, то для детей это смертельно».
Лекция Адольфа закончилась гневными нападками на спекулянтов недвижимостью и домовладельцев- эксплуататоров. Слова, которые я впервые услышал тогда, до сих пор звенят у меня в ушах: эти «профессиональные домовладельцы», которые зарабатывают на ужасных жилищных условиях массы людей. Бедный жилец обычно никогда не встречается со своим домовладельцем, так как тот не живет в домах, которые являются его собственностью – не дай бог! – а живет где-нибудь в пригороде, в Хитцинге (этот «зеленый» район расположен в юго-западной части Вены, его часть находится в Венском лесу; здесь издавна строились богатые виллы; часть улиц района носит имена русских писателей – Тургенева, Гоголя,
