Именно в Губкине «бросили якорь» многие ветераны наших крупнейших строек. Не в одну дверь звонил я и встречал сначала вопросительный взгляд, а потом радушный прием, оказываясь для почтенных обитателей заслуженно больших, удобных квартир живым напоминанием о минувших бурных и удачливых годах их жизни. А в конце концов заходил разговор о Курской магнитной, о Губкине, о «рудном притяжении».
С Иваном Васильевичем Ермоленко познакомился я двадцать три года назад. После нашей последней встречи тоже прошло немало, кое-что стерлось в памяти. И лишь когда стал Иван Васильевич перебирать свою жизнь год за годом, оказалось, что дорожки наши в разные времена пересеклись пять раз. И в каких несхожих местах!
Но — по порядку.
Познакомились мы на Волго-Доне. Стройка гремела на всю страну, пишущей братии съехалось на трассу видимо-невидимо. Портреты знатного экскаваторщика Ивана Ермоленко мелькали в газетах. Да и «молнии» белели на дощатых стенах контор-времянок: «Впереди Ермоленко! Слово за Худяковым!» Двое этих машинистов соревновались давно, упорно, имена их знала вся стройка. И когда я появился в кабине экскаватора Ивана Васильевича Ермоленко, он сказал, сдерживая ярость:
— Так ведь вы ж сегодня третий! Из радио был и еще откуда-то. Мне же вкалывать надо! Или, может, на мое место сядете, а я опытом делиться буду?
Я пробормотал что-то о пяти минутах, коих мне, в общем, для первого раза достаточно. Ермоленко, оказался все же человеком мягкосердечным. Кое-что я в блокнот наскреб. Потом понял — мало. Второй раз перехватил его, кажется, в столовой…
— Да, боевое было времечко, — вздыхает Иван Васильевич. — Жарко мы тогда с Худяковым Иваном Петровичем соревновались. То он нас, то мы его. Худяков-то создал комсомольско-молодежный экипаж имени Николая Островского, марку ему полагалось высоко держать. Он на «десятке» бригадирствовал, я на «четверке».
Мы на тринадцатом шлюзе начали, в котловане. О «генеральской премии» слышали? Нет? Это каждый месяц лучшей бригаде шагающего экскаватора две с половиной тысячи старыми деньгами отваливали. Скажу не хвалясь — редко мы эту премию упускали. А шагающих было на Волго-Доне два десятка.
Поднабрался опыта Иван Васильевич со своими орлами на шлюзе, затем рыл котлован на сооружении маяков у донского входа в канал, потом решили перебросить его экскаватор на водораздел, где земляные работы сильно затянулись.
— Вот мы сработали как — моментом! За четыре дня демонтировали, за шесть смонтировали. Тогда меня художник Жуков Николай Николаевич как раз нарисовал, в газете был портрет. Приятно, что говорить, художник известный.
Вспоминает Иван Васильевич о водоразделе, даже помолодел весь, совсем тот, прежний:
— Ух! Это страшное дело, как старались! Огнем горели! Был, был огонек! И раздуть его умели, поддать жару! У кого успех — мигом вся трасса знает. Была живинка, была! Не подумайте, что себя в виду имею. Даже пьесы тогда о соревновании ставили, книг сколько выходило!
Слава Ермоленко была прочной, устойчивой. Месячный план — за двадцать дней. И не один месяц, не два, не три, а почти все время стройки. Кончил Волго-Дон с Золотой звездой на груди. Оттуда — в Жигули. Первым, кого Ермолеко встретил в котловане, был Иван Худяков: перебрался на Волгу чуть пораньше. «Ну как, будем и тут соревноваться?» — «Что же, давай…»
Это было в ноябре 1952 года. Помню, экскаватор Ермоленко рыл котлован на правом берегу, там, где еще застал я в первый приезд на волжскую стройку две старые мельницы сельца Отважного. Знатного волгодонца встретили с почетом, с уважением, но к тому времени стройка в Жигулях выдвинула уже своих передовиков. Они лучше знали местные условия, приспособились к жигулевским грунтам. И не с первых дней в ряд с именами экскаваторщиков Василия Лямина, Михаила Евеца, Бориса Коваленко встали имена «новичков», Ермоленко и Худякова…
— А где теперь Худяков?
— Иван-то Петрович? Как где? Здесь, на КМА. Только не в Губкине, а в Старом Осколе, в Стойленском карьере. Недавно, весной, чествовали его: тридцать лет на экскаваторе. С оркестром, в городском Доме культуры. Лямин о нем статью в газете написал.
— Как? Тот Самый Лямин? И он здесь?
— А где же ему быть? Большое дело всех влечет. Лямин теперь машинист-инструктор Стойленского рудника. Молодежь учит. А вот Васи Сердюкова след потерял. Говорят, он на Украине где-то. Сменщиком у меня был, помните?
…Вернувшись из Губкина в Москву, разыскал я свои старые блокноты, записи о Ермоленко и Сердюкове, вырезки из газет, фотографию Ивана Васильевича, помещенную в «Огоньке». Чернобровый, пышноволосый, упрямо сжатые губы, добрые глаза… А ведь уже к тому времени, к началу пятидесятых годов, прожил он жизнь не малую.
В 14 лет — ученик столяра. Потом фабрично-заводское училище, слесарное дело, Курсы экскаваторщиков — и стройка канала Москва — Волга. Первый экскаватор, еще паровой, о таких нынешние молодые горняки КМА едва ли даже слышали. Пустили канал имени Москвы — поехал рыть Невинномысский. Потом Средняя Азия, оросительная система под Чарджоу. Незадолго перед войной оказался Иван Васильевич на корабле, идущем Северным морским путем, узнал в Карском море, что такое одиннадцатибалльный шторм…
Вспоминаем низовья моего родного Енисея, где от берега до берега два десятка километров, холодную тундру под Дудинкой, а в окна заглядывают осыпанные весенним цветом губтанские пышные яблони.
— Высадились, значит, в Дудинке. Ветрище ледяной, конец навигации. А корабли еще стоят под разгрузкой: машины для Норильска, даже паровозы узкоколейные, кирпич, лес… Моряки нервничают, боятся в лед вмерзнуть на обратном пути. Я и оглядеться не успел, как начали мы вкалывать с утра до ночи. Дудинка тогда была деревня деревней, все дома деревянные, один прозвали «Под крышами Парижа».
— Длинный такой, от берега неподалеку?
— Вот, вот… Он самый!
Ноябрьской метельной ночью добрался Иван Васильевич из Дудинки в Норильск. Было там тогда всего два паровых экскаватора. Вскоре ударили морозы. Сорок, пятьдесят градусов.
— Он, экскаватор, как корабль в дрейфе. Пар валит, вода течет, машина вся в сосульках. Хватаешь шланг, пускаешь пар, оттаиваешь. И смех, и грех. Впрочем, какой уж там смех! А после смонтировали мы первый электрический. Это уже совсем другое дело.
Вот на этом-то первом электрическом и стали Ивана Васильевича с его напарником перебрасывать по Норильску с места на место. Всюду стройка, машин мало. Строили ТЭЦ, электролитный цех, большую обогатительную фабрику, медеплавильный.
— В две смены работали больше трех лет. Двенадцать часов в кабине, двенадцать отдых. Пока до дому доберешься, да поешь, да приляжешь — уже вставать надо. Так ведь все так работали: война. В мороз, в пургу. Помню, раз шел на работу к Зуб-горе, это километров шесть, а мороз — пятьдесят один градус, да с ветерком. Вот, думаю, как оно бывает…
Потом перешел Ермоленко на рудник «Надежда». Там импортные экскаваторы были, «Марион» и «Бьюсайрусири».
— Но против наших машин они — нет! Не-е-т. Особенно «Марионы». Они мощные, увертливые, но в морозы не выдерживали. Там вскрыша — скала, и руда — как скала. Начальник карьера приходит: «Ну что? Давай помаленьку! Потихоньку, потихоньку!» Знает, что мороз сверх нормы, но вагоны-то простаивают. «Потихоньку, помаленьку». Стали, в общем, при любом морозе действовать. Рабочий человек всегда приловчится.
В Норильске и пересеклись наши пути еще раз. Занесла меня туда журналистская судьба, и во время взрыва на выброс мы с начальником взрывных работ укрывались от обломков под «бьюсайрусом». А на нем или на одном из соседних как раз и работал Иван Васильевич.
В 1949 году экскаваторщик заполярного Норильска оказался в раскаленной полынной степи на стройке Волго-Дона. А потом Жигули.
Но хотя Волга и долгонько держала его в своей орбите, весной 1956 года вернулся Иван Васильевич на Енисей, где как раз начали строить Красноярскую ГЭС. На месте нынешнего Дивногорска стояли ветрами
