– Конечно. Неродных бабушек не бывает.
– Почему же? Иногда бабушкой называют и совершенно постороннюю старую женщину.
– Нет, ее подарила родная бабушка.
– Со стороны отца или матери?
– Отца.
– Где она сейчас, ваша бабушка?
– Умерла, когда я еще бегала девчонкой.
– Кто из ваших родственников может подтвердить, что эта брошь – ваша?
– Никто. Всех постигла та же участь, что и бабушку. Все мы смертные, – вздохнула Вера Герасимовна.
– Да, жаль! – протянул я. – Так, значит, никого нет…
– Никого, – перебила она. – Разве что муж…
– Он не в счет.
– Почему?
– Все это он знает с ваших слов, верно?
– Да.
– Не пойдет, – сказал я. – Мне нужен человек, который бы мог подтвердить, что еще с тех… незапамятных времен брошь принадлежала вам.
– К сожалению, никого нет.
– И не будет, Вера Герасимовна. Никогда не было и не будет. Вернее, родственники и близкие у вас были и, нет сомнения, есть они и сейчас, но ни один из них, ни живой и ни мертвый, если даже поднимется из могилы, не сможет подтвердить, что брошь была вашей. – Аккуратно записав показания, подал ей протокол допроса.
– Брошь – моя! – повторила она упрямо, подписавшись и кладя ручку.
– Сомневаюсь, Вера Герасимовна. Взгляните на это. – Я подал ей фотокопию рисунков Перегудовой.
– Ничего не понимаю. – Дорфман внимательно рассматривала каждый рисунок. – Какие-то ожерелья, кольца, колье…
– Там нарисована еще и одна вещица. – Я быстро встал и подошел к Дорфман. – Вот эта, и она разительно похожа на брошь, о которой ведем речь. Здесь изображены драгоценности, и знаете – чьи?
– Нет, – снизу вверх посмотрела на меня Дорфман.
– Натальи Орестовны Лозинской, – тихо произнес я.
– Да, она подарила мне эту брошь, – быстро сказала Дорфман, положив фотокопию на стол.
– Это уже ближе к истине, но не сама истина. – Я прошел к своему месту, уселся, а затем спросил: – За что же она подарила вам такую дорогую вещь?
– Я присматривала за ней, делала уколы.
– Но у нее же был Ганиев?
– Он приходил раз в неделю, а уход был нужен каждый день…
– Гм, слишком уж дорог подарок.
– Не знаю, так она решила… Я отказывалась, но она все-таки всучила мне брошь.
– Ах, даже так? Тогда объясните, зачем решили ее продать, да к тому же так дешево? Давайте вызовем эксперта-ювелира, и он наверняка оценит брошь гораздо дороже той суммы, какую вы хотели получить.
– Я не собиралась ее продавать… Ювелир врет самым бессовестным образом!
– Очной ставки с ним не боитесь?
– Пусть он говорит, что хочет, я буду стоять на своем, потому что о купле-продаже у нас разговора не было.
– Зачем же тогда принесли ему брошь?
– Мне показалось, одно гнездышко ослабло и может выпасть камушек…
– Знаю, очной ставки не боитесь, но, как уже говорил, могу пригласить эксперта, и он даст заключение, что ни одно гнездышко броши не ослабло, и камни сидят прочно. У меня тоже глаза есть!
– Что делать, мне так показалось, – опять вздохнула Вера Герасимовна.
– Значит, принесли ювелиру брошь не для продажи?
– Нет.
– Почему вечером принесли?
– Ювелир так захотел.
Я спрятал драгоценность в папку, прошелся по кабинету, чтобы успокоиться. Наконец уселся и будничным голосом спросил:
– Знаете, сколько лет хранила Наталья Орестовна свои драгоценности, в том числе и брошь? – Дорфман молча глядела на меня. – Около шестидесяти! Много бед пронеслось над ее головой, но она не продала ни одну, понимаете, ни одну вещицу, чтобы как-то облегчить жизнь. У нее была дочь, она тяжело болела, умерла молодой. Так вот, Лозинская не пожертвовала даже частью драгоценностей, что бы спасти ее! И вы утверждаете, что она подарила вам брошь?
– Бывают и исключения, – негромко заметила Вера Герасимовна.
– Согласен. Но это – не тот случай.
Я тут же выписал протокол задержания Дорфман, подал ей и сказал, чтобы прочла и расписалась.
– Вы меня задерживаете? Но за что?
Я ответил, что у нас есть веские основания подозревать ее в соучастии в убийстве Лозинской, и разъяснил, почему возникло это подозрение.
– Клянусь вам… – Она приложила обе руки к груди.
– Это – не аргумент.
– Чем же доказать мою невиновность?
– Фактами.
– Умоляю, не задерживайте меня… Что я должна сделать, чтобы вы поверили?
– Единственное – сказать правду.
– Я сказала ее!
Она машинально подписалась, а я передал протокол задержания вызванному работнику милиции, негромко сказав:
– Уведите ее, пожалуйста. Печать на протоколе поставлю потом.
Я посидел еще некоторое время, с надеждой посматривая на телефон, но он молчал. На дворе было темно – шел одиннадцатый час… Заперев кабинет, спустился в дежурную часть, чтобы оставить там ключ. По дороге встретился работник милиции, который увел Дорфман. Он молча подал протокол ее личного обыска, из которого явствовало, что у нее ничего не изъято.
– Ну, как? – спросил я.
– Нормально… Молча пошла со мной. Думал, устроит истерику, когда буду заводить в камеру, но все обошлось.
Выйдя из здания МВД, я побрел по улице, продолжая думать над тем, где сейчас может находиться Ахра. Чувствуя, что у правого виска покалывает, поймал такси и поехал на работу. Еще битый час сидел, завороженно глядя на телефон, но он был нем… Потом запер уголовное дело и брошь в сейф и поехал домой – головная боль все усиливалась…
Меня разбудили посреди ночи, в третьем часу.
– Давно тебя в такое время не беспокоили, – сонно проговорила Манана. После перехода на работу в прокуратуру республики я еще ни разу не выезжал на происшествия ночью.
Я молча оделся. В милицейской машине сидели двое знакомых ребят из горотдела. За рулем – Гурам.
– Что, уже задержали? – спросил я, усаживаясь рядом с ним.
– Кого? – Гурам искоса посмотрел на меня.
– Да одного, – ответил я, с надеждой ожидая, что он скажет, что интересующий меня человек задержан.
Мы ехали по пустынной улице.
