Сапсегай налил чай в кружку, протянул ему.
— Как называется, когда в магазине товар проверяют? - спросил Сапсегай.
— Инвентаризация. Переучет, - обалдело пробормотал Сашка.
— Вот! Переучет. Переучет жизни. Прежде чем помереть, надо… сдать дела. Так говорю? Я хочу сдать. Я должен отвести тебя на место, где погиб первый, где розовая птица и где я убил второго. Я их не трогал. Они там, где есть. Пойдешь?
— Конечно! - сразу ответил Сашка.
— Идти долго. Стадо бросать нельзя. Оленей просто так гнать тоже нельзя. Будем кочевать как обычно, когда думают об оленях. Ягель растет точно дерево. Десять лет - это ягель–ребенок. По этому маршруту лет тридцать стадо никто не водил. Так сообщу в колхоз. Ягель богатый. Будем идти на север. К весне будем на месте.
— Хорошо, - сказал Сашка. - Я остаюсь до весны.
— Тебе надо остаться. У тебя поспешность и страх. Я тебя вылечу.
— Я остаюсь. Но я должен что–нибудь делать.
— Помощником пастуха. Для пастуха у тебя нет глаз.
Сашка внимательно глянул на старика.
— Хорошо, Сапсегай.
ИДИЛИЯ
Синий снег падал на тундру. Он смешивался с пожухлой травой, скапливался у подножия кустов, в ложбинах. Снег был сухим, и ветер переметал его, собирал маленькие костры, оголял плоские участки земли. От этого ветра и снега казалось, что над тундрой, над плоским пейзажем высоких широт, висит пелена тумана.
По тундре бежал пастух Помьяе, единственный чукча в интернациональной бригаде Сапсегая, бежал по обычаю чукотских оленеводов с палкой на плечах, кисти рук заброшены за палку. Он бежал легко, как олень, и казалось, что бег для него естественное состояние, как дышать или спать.
Неожиданно Помьяе замедлил бег и свернул в сторону. Шаг его стал бесшумным. Он подошел к узкому сухому оврагу, заросшему зарослями низкого полярного ивняка. Сашка Ивакин с ножом в руках срезал ивовые ветки, складывал их в кучу. Рядом валялась двустволка. _ .
Помьяе, улыбаясь, лег за кочку и поскреб ногтем пальца о палку. Сашка выпрямился. Помьяе за его спиной ткнул палку в кустарник. Сашка наклонился, взял ружье, стал вглядываться в мутную пелену кустарника впереди.
— Опять проиграл, - сказал за спиной Помьяе. - Не умеешь угадывать звук.
Сашка бросил ружье. Из–за ворота кухлянки вынул пачку папирос. Они сидели и курили.
— Захвати, - Сашка кивнул на кучу веток. - Ольга просила.
— О–о–ль–га просила, - бездумно пропел Помьяе.
— Чему радуешься?
— Зима скоро. Придем на Гусиное озеро, возьмем нарты. Ух! Сто километров сюда, сто туда. Олени бегут… Зимой хорошо.
Тяжелый небосвод окутан ранней мглою,
Укутана река под снеговой покров,
И гонит буйный вихрь, не знающий покоя,
Пыль снежную вдоль смутных берегов…
— А кто написал, не знаю, - тихо сказал Сашка.
— Зимой хорошо, - утвердил Помьяе.
— Иди в ярангу. Я подежурю.
— Ага, — согласился Помьяе. - Стадо там… Я бегал, кругом след смотрел. Волка не видно. Двух зайцев спугнул.
— Иди!
— Беги! - поправил Помьяе. - Пастух не ходит. Он бегает. Сапсегай где?
— В тундру ушел. Травки какие–то собирает.
— Со–бирает тра–ав–ку, - пропел Помьяе. - Стадо там.
Он легко поднялся, взял палку и снова в бездумном беге поплыл над тундрой.
Сашка вылез наверх.
— Ивняк возьми! - крикнул он.
Помьяе описал кривую и подбежал к веткам. Сашка вскинул двустволку на плечо и пошел по кочкам, тяжкий человек в кухлянке. Поземка тут же заметала следы. Сашка оглянулся. Исчез овраг, исчезла фигура Помьяе, и Сашка встряхнулся и побежал. Бег получался тяжелый, мешали кочки. Но Сашка бежал и бежал, пока не вынырнула впереди темная масса оленьего стада. И тут Сашка перешел на шаг, дернул шнурок кухлянки, потом снял шапку, привязал ее к поясу. Снял очки. И стал сразу коричневый человек в меховой одежде неопределенной национальности.
— Он прячется от меня, - говорила Лена. - Наверное, ему плохо совсем, и он прячется. Он всегда был сильный и… глупый. Теперь–то я это знаю.
— Не знаю, - сказал Никодимыч. - Он же не пишет.
— Иногда я думаю, что вы в заговоре с ним. И все о нем знаете.
— Как в кино? - спросил Никодимыч.
— Давайте я вам свитер свяжу, - предложила Лена. - Я, Никодимыч, вязать научилась.
— Свяжи, - согласился Никодимыч.
…Лена шла по тихой улице, где жил Никодимыч. Деревья стояли по–осеннему голые. Осенний луч солнца пробивался из–за туч на тихую улицу. На детской площадке неторопливый ребенок тихо возился с мокрым песком.
— Давай поиграем вместе, - Лена села на корточки.
— Хорошо, - покорно ответил ребенок и поднял на Лену внимательные большие глаза.
АНЮТКА
— Уже два дня не играли, - сказала Анютка. - Дядя Саша! А то я всем расскажу.
— Неужели два дня? Халтурим, выходит, Анютка?
— Нести?
— Тащи!
Анютка убежала. В меховом зимнем комбинезончике, крохотных торбасах она была ладной девчонкой. Из–под капюшона торчали косички и быстрые, как у мышонка, глаза.
Анютка появилась с шарфом в руках.
— Запоминай! - звонко скомандовала она.
Сашка протер очки. Огляделся кругом. Над голой стенкой лиственниц низко висело желтое холодное солнце. Упакованные грузовые нарты стояли кругом. Из нарт торчали шесты, шкуры, кухонная утварь. Снег был утоптан.
— Завязывать? - нетерпеливо спросила Анютка.
Сашка снял очки, протянул их Анютке. Она крепко завязала ему глаза.
— Ну! - глухо сказал Сашка.
— Возьми в маминой нарте чайник, набей его снегом, потом в нарте дедушки возьми топор и сходи к сухой лиственнице, сруби на дрова, потом… потом…
— Потом скажешь, - остановил ее Сашка.
Он встал, подумал немного и прямиком направился к нарте, из которой торчала посуда. Ощупал ремень и развязал его. Поставил у ноги чайник. Завязал.
— Собьешься, собьешься, - прыгала на месте Анютка.
С топором в руке Сашка пошел от стойбища, Анютка, закусив губу, наблюдала за ним. Сухая лиственница торчала справа и впереди. Сашка прошел мимо. Остановился. Взглядом «пощупал» солнце. Лицо его было мокрым от напряжения.
— А вот ми–мо, а вот ми–мо… - пела Анютка.
— Помолчи! - резко сказал Сашка. Он поводил ладонью перед собой, задержал ладонь напротив солнца и прямо направился к лиственнице. Ощупал руками ствол. И перехватил топор для удара.
