сибирский историограф Миллер, который спутал этот мыс с названием издавна упоминаемой горы Линлингай, что в переводе с чукотского значит Сердце Камень.
Эта гора, действительно напоминающая по форме сердце, высилась посреди тундры на восточном берегу залива Креста и служила ориентиром для путешественников. Капитан Плениснер писал в 1863 году: «От устья Анадыря шесть семь дней ходу на байдарах до Сердце Камня, а от Сердце Камня пятнадцать- шестнадцать до Чукотского носа» (мыса Дежнева). Миллер в описании географии и истории Сибири ошибочно отнес название горы ориентира к мысу, лежащему на полтора градуса севернее, и тем окрестил его. Окончательно закрепил его знаменитый капитан Кук, дошедший до мыса в сентябре 1778 года и принявший его название по Миллеру.
Но гора Линлингай осталась и интересовала нас гораздо больше, чем мыс.
Ольховик разрешил взять аппаратуру и забраться туда вдвоем на тракторе. Спутником я выбрал, конечно, Славу Москвина, так как обратно надо было выбираться пешком и нести образцы, которые я надеялся привезти для диплома.
Мы поставили палатку около подножия горы и принялись за работу, решив планомерно исследовать всю площадь вершины, не покрытую тундрой. Стояли августовские дни. С вершины сопки открывались сотни озер тундры. Сама тундра приобрела уже лимонно желтый цвет. По склонам увалов расползались бордовые пятна увядающей березки.
В последнюю ночь, которую мы проводили уже закончив работу, ветер с вершины прорвался к подножию и мгновенно разнес в клочья нашу единственную палатку. Нам ничего не оставалось, как уложить рюкзаки и потихоньку и брести от этого места на базу, в пути дожидаясь рассвета.
До лагеря было около сорока километров. Часов в двенадцать дня неожиданно сзади раздался грохот самолетного мотора. Ли 2 низко пролетел над нами, покачал крыльями и снова пошел на разворот. «Самолет с грузом, догадался Славка. — Лагерь не может найти». Действительно, наш последний лагерь располагался в небольшой долинке, и заметить его было трудно. Я вытащил ракетницу и дал ракету, указывая самолету направление. В ответ над нашими головами просвистели и шмякнулись на землю какие- то предметы. Самолет сделал второй заход и по тундре запрыгали бочки с горючим.
— Идиоты! — кричал Славка и грозил самолету борцовскими кулаками.
Но самолет дружелюбно качнул крылом и исчез на восток. Мы стали осматривать груз. Мешок гречневой крупы и ящик с вермишелью были потеряны начисто. Мешок распоролся, ящик разбился, дорожки крупы указывали путь падения. Громадная бухта стального троса зарылась в землю. Три бочки солярки.
— С трактором, беда, — сказал Славка, увидев трос.
Мы поспешили в лагерь. Против ожидания все оказались в сборе. Тракторов не было:
— Где машины? — спросил Славка:
— Угадай, — мрачно ответил Роб Байер и указал на склон горы, где из земли торчали крышки кабинок.
Оказалось, что позавчера трактор Клочкова, возвращаясь из маршрута, провалился в солифлюкцию — плывун жидкого грунта, который иногда образуется под склоном сопки. При каждой попытке выбраться трактор проваливался все глубже и глубже. Имеющийся трос был короток. А утром провалился и подъехавший на выручку трактор Леши Литвиненко. Он увяз меньше, но жидкая грязь уже заливала кабину до половины.
Ольховик приказал принести трос. Самолет сбросил его примерно в пяти километрах от базы. Бухта весила около ста пятидесяти килограммов, и тащить эту тяжесть по кочкам было трудновато. Выручила одесская смекалка Роба Байера: трос размотали и понесли его на плечах растянутым. Наверное, эта стометровая процессия заросших бородами, оборванных людей со стороны выглядела довольно комично.
Мы шагали по увядающей осенней тундре и как-то не думали, что начинается пресловутая геологическая романтика. Мы верили, что выкрутимся.
Вечером Ольховик устроил «большой хурал». Так по тувинской привычке назвал он общее собрание. Было решено разбить партию на две части, ибо съемка не должна прекращаться и в то же время на дальние участки можно было добираться только своими силами, перенося на себе весь груз. Одна группа должна была забрасывать на спине грузы и выкапывать тракторы, другая — продолжать маршруты и вести съемку.
Мы со Славкой записались в команду чернорабочих — на подноску грузов и работу киркой и лопатой. Ольховик, который был высокого мнения о нашей выносливости и потому брал нас с собой во все маршруты, пробовал нас урезонить, но мы со Славкой решили, что впереди спортивная зима, и лишние мускулы, которые мы заработаем «в неграх», не помешают. По видимому, студенческое легкомыслие — «наука не уйдет», — действует до последнего курса.
Человек — переносчик грузов для «десанта» снаряжается по сложной, выработанной многолетним опытом системе. Вначале на спину надевается рюкзак. Потом на грудь прикрепляется тючок «привьючки» из палатки или спального мешка. Этот тючок противовес позволяет выпрямить немного спину, согнутую рюкзаком. На тючок сверху кладется ружье, которое всегда можно схватить из этого положения. Затем в одну руку берется ведро с примусом или посудой, в другую — бидон с керосином. Можно идти. На этой работе я понял, почему в съемочных партиях редко встречаются люди старше сорока пяти лет.
Самым пожилым среди нас был Андрей Петрович. Нельзя писать об этом человеке без чувства глубочайшего уважения. Измотанное за тысячи пройденных по Северу километров, сердце его сдавало: он шел обычно позади всех. Не было случая, чтобы он позволил кому-либо из нас помочь ему или выбрал себе более легкий груз. Все это делалось незаметно, без слов, но именно молчаливая профессиональная гордость опытного геолога действовала на нас сильнее всего.
Наградой после каждого изнурительного десятичасового перехода служила лошадиная доза чая, заваренного в громадном чайнике. После чая мы отправлялись обратно на базу, оставив в тундре одинокие палатки «десантников». Им предстояли рабочие маршруты, а мы должны были навещать их раз в неделю, доставляя заказанный груз и забирая собранные коллекции геологических образцов.
В промежутках мы превращались в землекопов. В первые же дни выяснилось, что плывучий грунт крепко держит машины. Тундра вокруг тракторов превратилась уже в какое-то громадное болото, и посреди этого болота, как островки, торчали кабины тракторов. Мы сняли обшивку с саней, собрали доски со всех консервных ящиков и попробовали крепить борта ямы. Это частично удавалось: грязь снова заполняла ее не с такой скоростью. Тогда был объявлен аврал, мы работали в три смены, меняясь через три часа на сон и еду. И наконец один трактор был освобожден до гусениц. Но случилась новая беда — он не желал заводиться. Двигатель был забит спекшейся в камень грязью. Оба тракториста сутки бились около него, но вдруг пошел дождь, яма заплыла жидкой грязью, и вся работа пошла насмарку.
Нависла угроза срыва работ. У партии оставалось не заснятой еще солидная тундровая территория, где объем работы был выбран именно в расчете на тракторные передвижения. Но тракторы стояли. Рассчитывать же на какую-то помощь из бухты Провидения, разумеется, было невозможно.
Об этом знали и те, кто находился в «десантах». Съемщики Кольчевников, Ольховик, Попов «закатывали» невероятные по длительности маршруты. Все ходили небритые, многие даже не умывались, ибо сил оставалось только на работу, еду и сон и еще раз на работу. В несложных по геологическому строению участках Ольховик разрешил самостоятельные маршруты студентам геологам Вите Огоноченко и Робу Байеру. Общая геологическая схема была уже ясна, и допущенные ребятами ошибки можно было заметить и выяснить проверкой.
Начавшийся в первых числах августа дождь сыпал и сыпал без перерыва. Копать жидкую грязь вокруг тракторов было бессмысленно, как бессмысленно вычерпывать стаканом чашу работающего фонтана. Но все таки! Но все-таки ее копали, ибо что-то же надо было делать. Партия, не выполнившая план съемки, явление столь уникальное, что память о нем остается в геологических летописях на долгие годы. Ей богу же, никому не хотелось, чтобы его фамилия фигурировала в таких мемуарах и накладывала
