место переправы через Ватап — сразу по выходе реки из Кетунга.
В коротко подпоясанной кухлянке,. отощавший после болезни Баклаков удалился в Кетунг. «Работа будет сделана. Вот так-то, товарищ Чинков». Болезнь как бы высосала из него остатки телесного притяжения, и Баклаков сам себе казался невесомым — захочется, будет шагать по воде. Почему-то он все время вспоминал высказывание Семена Копкова — корифея дальних маршрутов. «Мы не викинги, и нечего выпячивать челюсть. Мы — азиаты и тут живем. Высшая добродетель в тундре — терпение и осторожность. Высшая дурость — лезть напролом. Огибай, выжидай, терпи. Только тогда ты тундровик».
12
Вездеход, нелепое, как корыто на колесах, сооружение фирмы «Студебеккер», дошел до перевала, за которым начиналась река Эльгай. Дальше вездеход не мог идти из-за крупноглыбовых развалов камня. Можно было сделать крюк через отрог соседнего хребта, но вездеходчик не хотел гробить шины, второго комплекта которых в стране не имелось.
— Давай тренируйся пешком, — сказал он.
Саня Седлов и Куценко выгрузились. Дальше каждому предстоял свой маршрут. Вездеход развернулся и радостно загрохотал вниз. Саня Седлов, тощий, прокуренный парень, первым взвалил на спину рюкзак.
— До свиданьица! — сказал он и пошел на северо-запад. Приказано доставить исправную рацию на базу Монголова и вернуться. Он привычно шагал под грузом, насвистывал и радовался жизни. Отпуск провел нормально. Все было. Начиналась ясная жизнь на ближайшие два с половиной года. Осенью будет что рассказать парням. Он отмочил удачную шутку. Будучи в Гагре, он отправил в управление звуковое письмо, адресовав кратко: «Руководству управления». Сиплым своим голосом Саня Седлов излагал на пластинке: «Уважаемые товарищи начальники! Отдых мой проходит нормально. Здесь тепло и имеется синее море…» А на обратной стороне пластиночки наигрывал бодрый джаз, сладострастно пиликала скрипка, и не знающий печалей голос напевал про море, пальмы, про ах, любовь. По усмешкам снабженцев и кадровиков Саня Седлов понял, что пластинка получена, шутка оценена, принята и внесена в летопись.
Над перевалом висело легкое облачко, засыпанные уже снегом вершины говорили про близкую зиму.
Куценко выгрузил из вездехода три двухметровых доски, объемный рюкзак с прикрепленными сверху лотком и лопатой с короткой ручкой. Ему требовалось пойти на север, чтобы попасть в самые верховья Правого Эльгая.
Вездеход рокотал где-то в лощине. Попутчик ушел на базу Монголова, Куценко остался один. Он прикрепил доски к рюкзаку куском веревки и вдруг сделал такое, что невероятно удивило бы Чинкова. Он вынул из нагрудного кармана пачку папирос «Казбек» и закурил, хотя всей Реке, где Куценко прославился как виртуоз-промывальщик, было известно, что он не курит. Куценко курил, сидя на рюкзаке, и пытался определить погоду. Это была примерно четвертая папироса в его жизни. Три он выкурил во время открытия уникального месторождения на Реке, прославившего экспедицию Чинкова. Сейчас он курил, потому что в него вошла лихорадка Будды, родившаяся в пустом фюзеляже грузового самолета ЛИ-2. К концу папиросы Куценко уверовал, что лето, прерванное полосой снегопада, установилось, и он может рассчитывать дней на двадцать хорошей сухой погоды. После чего необходимо спасаться. Выходить на базу Монголова. Помалкивать. Он докурил и кинул окурок в камни. Взвалил рюкзак, радуясь тому, что с грузом ему не придется идти по тайге меж деревьев, и перевалистым шагом направился на запад и вверх. Этим маршрутом проходил с Буддой, но сейчас и Будда был забыт. В памяти Куценко крутились отмели, песчаные, галечные косы, торфяные обрывы, перекаты и заводи…
Поздним вечером он дошел до среднего течения речки, где долина образовывала как бы котел, расширение средь сжимавших ее сопок. Сюда и стремился Куценко. Он не знал почему, но стремился сюда. Ему здесь нравилось. Куценко не стал ставить палатку, просто расстелил ее на земле, поверх бросил олений спальный мешок, разделся догола, хлопнул себя по объемистому животу и забрался в мех. Через несколько минут он уже спал.
Утром промывальщик Куценко прежде всего осмотрел окрестности своей ночевки. В километре от места, где он провел ночь, долго разглядывал маленький ручей, стекавший со склона сопки в реку. Вернулся за грузом, перенес его к устью ручья и натянул палатку. Натянул ее под сухим обрывом по всем правилам и даже провел вокруг водоотводную канавку. Затем вынул из рюкзака небольшой топор, на лезвие которого была насажена пятка галоши, потрогал острие и принялся за доски. Через час у Куценко было готово как бы корыто без торцовых стенок. На днище корыта через десять сантиметров наколотил узкие поперечные планки. Все это сооружение он отнес к устью ручья. Выбрав участок с хорошей травой, Куценко принялся нарезать дерн. Он резал его квадратными кусками и складывал в стопку. Потом приспособил кусок доски в качестве импровизированной спинной подставки и перенес дерн к ручью. Затем прокопал водоотводную канавку так, чтобы она попадала на край обрыва, где стояла палатка, и запрудил дерном ручей. Вода потекла по канаве и точно с обрыва падала на проходнушку (так на старательском языке называется простейший промывочный прибор), которую смастерил утром. Проверив сооружение, Куценко немного ослабил напор воды, для чего слегка приоткрыл запруду.
На небе висело красноватое в дымке солнце. Над долиной дважды пролетали гусиные стаи. Каждый раз они тяжко отворачивали в сторону. Куценко задумчиво провожал их взглядом, пока не утихал тревожный гусиный крик. Закончив работу, сходил к реке, разулся и долго сидел, опустив в воду пухлые, белые ступни. К ногам его подплыл и ткнулся носом небольшой хариус. Куценко с кошачьей ловкостью нагнулся, двинул рукой — и хариус заплясал на гальке. Выжимая мокрый рукав телогрейки, Куценко засмеялся очень довольный. Он вернулся к палатке, разжег маленький примус, поставил на него чайник и, поднявшись на обрывчик, осмотрелся кругом. Наметив невдалеке зеленый островок, обтекаемый протоками, как был босиком, но в телогрейке и шапке, пошел туда. Куценко не ошибся: остров густо зарос диким луком. Лук был еще сочным, потому что рос на влажном острове. Куценко набрал его целую охапку. Он вскрыл банку тушенки, вывалил ее на сковородку, посыпал муки из мешочка и накрошил луку. Все это поставил на примус, предварительно заварив чайник. Съев со сковородки все, зачистил дно галетой и наконец переоделся в белую брезентовую куртку из толстого полотна, какие дают пожарным. Поверх куртки натянул старенький рваный плащ. В довершение всего вынул кусок клеенки с тесемками и прикрепил его на спине. Надев рюкзак, Куценко осмотрел палатку, лагерь, как бы запоминая приметы, взял лопатку и пошел вверх по реке. Первую партию песка он набрал в рюкзак с косы, напротив островка, где рвал лук. Отнес его к деревянному корыту, высыпал и, не останавливаясь, пошел за новой порцией. Эту работу он продолжал до темноты. Уже ночью скинул промокший рюкзак, снял клеенку, грязный плащ и куртку, которая на спине почернела, выпил прямо из носика чайника холодного чая и залез в мешок. Потом он вынул из рюкзака огарок свечи, поставил его на колышек, вколоченный в землю. Потом вытащил сверток. В свертке был короткий разобранный винчестер. Он быстро собрал его с помощью отвертки, перочинного ножа, набил магазин патронами, передернул скобы и поставил винчестер рядом с палаточной стойкой. Туда же поставил маленький фанерный ящик, обмотанный сыромятным ремешком. Задул свечу и заснул.
Следующий день Куценко был занят тем, что лопатой швырял в проходнушку принесенный им грунт. Вода подхватывала его и уносила в реку. Ему дважды пришлось отгребать намытую у конца проходнушки груду. Когда песок кончился, он отвел воду и обычной ложкой собрал темно-серый остаток, накопившийся у деревянных планок, осторожно промыл остаток в лотке. То, что сохранилось на дне лотка, его не обрадовало. Среди темной массы магнетита кое-где просвечивали отдельные блестки золота и еще была мелкая, почти пылевидная масса — грамм пятнадцать, так определил он на вид.
В конце дня Куценко снова носил грунт, но уже не мыл его на косе, а брал его с бортов долины и дважды заходил в реку, выискивая сланцевые щетки, которые сами по себе действовали, как неплохой промывочный агрегат.
…Так длилось день за днем. Куценко все дальше уходил от своей палатки.
Куценко не знал, что в одну из его отлучек к нему в палатку заходил Седой. Седой долго прятался за куском берега, вывороченным паводком. Шурфовка кончилась, потому что мерзлота ожила, и Седой просто бродил по долине, чтобы побыть одному в грустном и тревожном воздухе осени. Когда темная от грязи спина Куценко исчезла за поворотом берега, Седой подошел к его палатке. Потрогал винчестер и затем внимательно осмотрел тяжелый фанерный ящик. Он развязал ремешок, хотя мог бы и не делать этого. В ящике хранился, как он и ожидал, золотой песок. Довольно много золотого песка. Седой знал, что Куценко, этот толстый рыболов-циркач — личный адъютант Будды и его личный промывальщик. Опыт жизни учил
