— Разве кто спорит? — удивился Сидорчук.
— Зачем ты приезжал, Иван? Шубой похвастаться?
— Убедиться, что золото и разведка существуют в реальности. От тебя всякого можно ждать.
— Убедился?
— Не ломай голову, — сказал Сидорчук. — Кроме лекарств, у меня в портфеле разные полномочия. Высокий и полномочный ревизор, вот кто я. Я привез тебе деньги. Дополнительные ассигнования на разведку. Акт о ревизии ты сегодня напишешь сам. Завтра я улетаю.
— Где твои деньги были месяц назад? Я все полевые партии ограбил. Нищими их отправил. Они гипертониками вернутся.
— С каких пор ты жалостливым стал?
— Я о неиспользованных возможностях жалею. Гипертония должна быть оправдана. На Лосиной нужна большая шурфовна. На Ватапе есть куда вложить деньги. Кольцевой партии ничем не поможешь.
— Почему?
— Такой маршрут. Но там у меня честолюбцы. На честолюбии вытявут.
— А где твой промывальщик-гений? Хочу познакомиться.
— Там, в Кольцевой. Если привезет нужные результаты, я его в старшие инженеры произведу. Диплом нарисую об окончании вуза. Если привезет именно то, что жду, я его кандидатом наук назначу.
— Наместник! — вздохнул Сидорчук. — Император. В какой круг ада заявку подал?
— Лет через десять скажу, — серьезно сказал Будда.
— Едем обратно!
— Пусть водитель поспит. У него портфеля с лекарствами нет.
— Ничего. Не каждый день к вам высокие и полномочные ревизоры прилетают.
— Может, охоту прикажешь устроить? Коньяк, куропатка на вертеле?
— Не усердствуй. Твой трон пока прочен.
— Мой трон всегда прочен, — усмехнулся Чинков. К вездеходу шел Монголов. В телогрейке, перетянутой офицерским ремнем, армейской шапке и тщательно вычищенных сапогах Монголов резко отличался от монументально одетых Будды и Сидорчука.
— Вы обещали отпустить меня в отпуск, как только разведка даст результат, Илья Николаевич, — сказал Монголов, остановившись в нескольких шагах от Чинкова.
— Плохо себя чувствуете? — Чинков осторожно скосил глаз на Сидорчука. Тог, вовсе не делая вид, что не слышит, с веселым интересом смотрел на Монголова и Чинкова.
— Не сплю. Желудок жжет. Не сдублировать бы Отто Яновича, — невесело усмехнулся Монголов.
— Устроим вас в санаторий, Владимир Михайлович, — сказал Чинков. — Северстроевский спецсанаторий. Его пока не отняли. Отдельная комната. Хорошие врачи.
— Нет, — все так же невесело улыбнулся Монголов. — Это не для меня. Что хорошо для генералов, не годится для ваньки-взводного. Хочу поехать в деревню. Зайти к простому сельскому врачу. С удочкой посидеть. Подумать.
— О чем же, если не секрет, Владимир Михаилович? — весело спросил Сидорчук.
Монголов внимательно посмотрел на Сидорчука, на Будду и глухо сказал:
— О правилах. Всю жизнь я верил в определенные правила. В личный устав, если хотите. Почему-то все пошатнулось. А человек без правил жить не может.
— Удочки. Сельский врач. Лучше и не придумаешь, Владимир Михайлович, — дружелюбно сказал Сидорчук. — Я бы именно так поступил.
— Будем взаимно выполнять обязательства, — вздохнул Чинков. — Вы выполнили свое на Эльгае. Я выполняю свое и разрешаю вам отпуск. Подумайте о санатории. Я организую вам любой санаторий страны.
— Ни к чему ваньке-взводному… — начал было Монголов.
— Бросьте! В управлении организуется отдел разведочных экспедиций. Сейчас у нас две разведки: ваша и киноварь Копкова. Скоро разведок у нас будет много. Вы будете начальником отдела разведок и моим заместителем после отпуска.
— В кресле я… — снова начал Монголов.
— Не выйдет, Владимир Михайлович, — жестко перебил его Будда. — Вы единственная кандидатура. Вспомните ваши правила. Хотите, чтобы я техника назначал в отдел разведок? Молодого специалиста? Слишком дорого это для государства, Владимир Михайлович.
— Хорошо, — сказал Монголов. — Как всегда, «приказ и необходимо». Это я понимаю. Но пока прошу отпуск.
Монголов коротко кивнул и пошел прочь от вездехода, четкая фигура на ослепительно светлом снегу.
— Такого мужика укатать, — раздумчиво сказал вслед Сидорчук. — Людоед ты, Илья.
— Я, может быть, людоед, но не юная школьница, — пробурчал Чинков. — Кроме эдакого героизма и разэдакой романтики, в людях еще кое-что вижу. Я в них, как людоед, кое-что понимаю.
36
Седой пришел на базу на пятый день. Лицо его было кумачового цвета, и белые волосы выглядели теперь, как венчик святого. Седой молча вынул из кармана пистолет, в протянул его Баклакову.
— Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, — успел повторить поселковую присказку Валька Карзубин. — Дромадер с четырьмя горбами.
— Ты, — сказал Баклаков. — Что произошло? Ну-у?
— Инженер ноги сломал. На этих своих агрегатах.
— Как?
— Надо идти. Песцы там шныряют, как крысы. Обгложут инженера.
— А пистолет?
— Отнял из предосторожности. Шибко орет инженер, плачет, — Седой покрутил головой. — Мне бы выпить, и можно обратно.
Валька Карзубин уже шуровал примус. Куценко вытащил из складской палатки три ящика со сгущенкой, подцепил топором доску и вывалил банки на пол палатки.
— Зачем? — спросил Баклаков.
— На горбу-то его не больно утащишь. На лыжи прибьем, получатся нарточки. На нарточках веселее, — неторопливо ответил Куценко.
По словам Седого получилось так: они работали на самой верхушке холмов Тачин. Со стороны реки берег крутой, со снежным козырьком. Там они поставили палатку. Гурин каждый раз все отчаяннее съезжал вниз. Когда он, Седой, сделал первую расчистку, задула поземка, потом пошел сильный снег. Гурин набил рюкзак образцами, чтобы рассортировать их в палатке, и поехал вниз, сказал, что вернется за другой партией. Через час не вернулся, через два тоже. Работать наверху стало нельзя, и Седой пошел вниз. В палатке Гурина не было. Седой нашел его в двухстах метрах вверх по реке прямо под обрывом. Гурин кричал все время, но ветер крик уносил. Лыжи вдребезги, ноги сломаны обе, хребет вроде цел.
…Через час они втроем пошли к холмам Тачин. Валька Карзубин остался охранять базу. Седой только просил заварить чай в термос и сунул термос в карман. Идти было светло.
В белесой прозрачной мгле они двигали лыжами по рыхлому снегу. Куценко ушел вперед. Седой отставал.
Сергей почему-то думал о горных лыжах «мукачах». Можно было сделать из них грузовые нарты. И до паводка уйти в горы, потому что холмы ничего неожиданного не дали. Можно сделать еще одни нарты, а главный груз и гуринские тяжелые образцы оставить в палатке, чтобы зимой забрать самолетом. Седой сильно отстал, и Баклаков остановился, поджидая его.
В бледном рассеянном свете Седой в своей коротко подобранной и туго подпоясанной телогрейке, загнутых валенках походил на лобастого, настороженно идущего зверя. Лицо его казалось темным, почти черным.
— Беда, — сказал Баклаков. — Беда к нам пришла. Седой.
— Главное, спасти-то его как? Пока самолет вызовешь, гангрена начнется,
