— Обращение к населению Горного Алтая, — ответил подполковник. Гуркин внимательно и долго читал. Донец подошел ближе и, заглядывая через его плечо, быстро пробежал по тексту: «Всем волостным и сельским комитетам! Всем гражданам Горного Алтая! Доводим до вашего сведения, что в пределы округа вновь вошла банда грабителей и насильников, которая действует с благословения Бийского совдепа. Военный отдел Каракорум-Алтайской управы призывает всех, кто может держать в руках оружие, встать на защиту дорогого Алтая. Имеющим оружие и лошадей надлежит безотлагательно явиться в Улалу. Не имеющим таковые немедленно будут предоставлены…»
— Где ж вы наберете столько лошадей? — спросил Гуркин, словно в этом и заключалось главное.
— Аргымай обещал дать. За лошадьми, Григорий Иванович, дело не станет.
— А почему обращение написано от имени военного отдела?
— Это можно поправить.
Гуркин, кажется, не расслышал последних слов, и довод этот как бы остался втуне, не возымев действия.
— Нет, — сказал он, помедлив, — это обращение я не подпишу.
— Но почему? — несколько растерянно спросил подполковник и повернулся к Донцу, как бы ища у него поддержки. Донец, однако, остался безучастным — то ли момент выжидал, не чувствуя себя готовым к активному вмешательству, то ли не хотел преждевременно вмешиваться, чтобы не испортить дела.
— Я не хочу напрасного кровопролития, — сказал Гуркин.
— Но как же иначе? Отношения с Бийским совдепом крайне обострены.
— А вы решили обострить их еще больше?
— Не мы, Григорий Иванович, а совдеповцы всячески усложняют эти отношения. Разве события в Мыюте не подтверждают этого?
Гуркин хмуро смотрел куда-то в сторону.
— Идти на поводу у военного отдела я не намерен.
Сказано это было резко, пожалуй, даже грубо. Подполковник вспыхнул и едва сдержался, чтобы не ответить такой же грубостью, однако вовремя спохватился.
— Простите, Григорий Иванович, но речь идет о защите интересов алтайского народа, и я не вижу другой возможности защитить эти интересы.
— Ну, коли не видите, стало быть, и не знаете, как их защитить. Тогда и поспешность ваша неуместна.
— Мне, как военспецу, тактика и стратегия борьбы давно ясна… Скажу одно: всякая нерешительность в нынешней обстановке чревата опасными последствиями.
— Тактика и стратегия у нас одна, — холодно возразил Гуркин. — Там, где можно избежать кровопролития, надо его избегать.
— Каким же образом намерены вы отстаивать автономию Горного Алтая? И как в таком случае прикажете понимать лозунг: «Алтай — для алтайцев!» Лично я вижу в этом идею борьбы.
— Идея борьбы, Всеволод Львович, не в том, чтобы к месту и не к месту размахивать дубинкой, — вмешался Донец.
— Но и не в том, чтобы сидеть сложа руки. Такая идея мне непонятна.
— Правильно. Правильно! — энергично повторил Донец. — Сидеть сложа руки обстановка не позволит. Однако ж и тактика, о которой изволили вы заговорить, должна быть разумной. Тут я полностью согласен с Григорием Ивановичем. А у вас что? Что это за формулировки? — взял со стола обращение, подержал на ладони, точно взвешивая. — Не слова, а булыжные камни.
— Простите, но я не писарь, а офицер. И слова подбирать — не по моей части. Возможно, и есть там какие-то неточности. Вполне возможно, — согласился. — Только сегодня не формулировки важны, а действия. Действия, господа! — вырвалось непроизвольно. — Честь имею.
Он шагнул к двери, но не вышел, круто повернулся и посмотрел на Гуркина:
— Мне казалось, что все это в наших общих интересах, в интересах народа…
Гуркин поморщился:
— А вам не кажется, что слишком много вы говорите об интересах народа? Смею вас заверить: мне интересы моего народа понятны и дороги не меньше, чем вам. Вот из этих интересов, уверяю вас, Всеволод Львович, — глянул на подполковника, — и, Владимир Маркович, — перевел взгляд на доктора, — и вытекает моя позиция: избегать напрасного кровопролития.
— Это невозможно! Война без кровопролития не бывает.
— О какой войне вы говорите?
— Говорю о войне, которая только начинается. И война эта будет не на жизнь, а на смерть, — сказал подполковник. — А как же иначе расценить мыютинские события? — уже в который раз говорил он об этом. — Совдеповцы не считаются с вашими национальными интересами. Так что же делать: ждать? Чего?
— Только что я разговаривал по прямому проводу с Барнаулом, просил губсовет принять срочные меры.
Подполковник усмехнулся:
— И что губсовет… обещал помочь? В какой форме?
— Завтра в Мыюту прибудет комиссия.
— И вы уверены, что эта комиссия не оправдает действий Бийского совдепа?
— Завтра я сам поеду в Мыюту.
— Вы? — удивился Донец — А вот этого делать, Григорий Иванович, ни в коем случае нельзя. Риск совершенно неоправданный. А если такая необходимость есть, ехать должен кто-то другой.
— Нет, поеду я сам.
И как потом ни пытались отговорить его, Гуркин остался непреклонным и решения своего не изменил.
15
Зыбкие полосы света просачивались сквозь щели неровных досок, студено розовело небо над вершинами гор, отчетливо видных в проеме сенника. А снизу, от настывшей за ночь земли, тянуло прохладой и пахло дегтем. Огородников поднялся, с хрустом потянувшись, и подошел к проему. Базлали петухи во всех концах деревни. Всхрапывали кони, привязанные к городьбе. Несколько бойцов смазывали втулки колес и оси телег, о чем-то негромко переговариваясь. Как будто ничего не случилось, а все вчерашнее — кошмарный сон. И утро такое тихое и ясное, что, кажется, в самой изначальности его нет ничего, кроме добра и света… «Откуда же тогда берется зло и неправда, если сама природа этому противится?» — думает Огородников.
И эта мысль еще не раз придет к нему, особенно в те минуты, когда прибывшая комиссия начнет выяснение причин, вызвавших вооруженное столкновение… Огородникову эти причины ясны — и он считает свое участие в работе комиссии лишь формальной необходимостью. Раз надо — значит, надо.
Комиссия состоит из трех человек, прибывших из Барнаула, и заседает в небольшой комнате волостного Совета, председатель которого Савелий Мыльников, освобожденный из-под ареста каракорумцев, находится здесь же, сидит, как гость, в сторонке и без конца смолит самокрутки, прикуривая одну от другой… Глаза у него красные, с набрякшими веками, вид усталый, подавленный, и говорит он тихим усталым голосом:
— Никаких противозаконных действий, о чем докладывал тут подъесаул Кайгородов, мы не совершали…
— Кайгородов не докладывал, а давал показания, — мягко поправляет председатель комиссии, член губисполкома Фадеев, бритоголовый, добродушного вида человек. — Мы хотим понять, Савелий Акимыч, причину возникшего конфликта.
— А это, товарищ, Фадеев, не просто конфликт, — вставляет Огородников, — а непримиримая борьба с врагами революции.
