— Зачем они?
— Как зачем? Не солью ж ты стрелять собираешься.
— Заготовим мешочки с порохом… Будут действовать по принципу запалов.
— Но чем ты все-таки стрелять собираешься?
— Железом.
— Каким железом?
— Обыкновенным. Соберем всякий лом, нарубим картечи… Представляешь, какого шуму наделаем!
Огородников, однако, не очень ясно себе представлял, как все это будет выглядеть на деле. Хотя сама по себе идея бывшего артиллерийского прапорщика — установить стволы старых, музейных можно сказать, пушек на привода молотильных машин — показалась ему забавной. Да и не только ему так показалось. Когда Чередниченко изложил свой план в штабе, Двойных и Михайлов горячо его поддержали:
— Правильно! Поставим пушки за городом, на бугре, и будем держать на прицеле железную дорогу, подступы к станции… Это ж какое подспорье! — Захар Яковлевич взглянул на Бачурина, сидевшего молча. — А как считает начштаба?
— Бутафория, конечно, — помедлив, сказал Бачурин. — Но делу не повредит. Можно попробовать.
Между тем положение осложнялось. Наскоро сформированные, необученные и плохо вооруженные красногвардейские отряды отправлялись под Черепаново, где уже стояли барнаульские боевые дружины. А со стороны Бердска, по железной дороге, двигался на них, ощетинившись орудийными стволами, чехословацкий бронепоезд. Надо было встретить и дать ему отпор.
И в горах зашевелились опять всевозможные недобитки — каракорумцы в Улале, а в Онгудае объявился какой-то летучий отряд штабс-капитана Сатунина… Кто он, этот Сатунин откуда — пока было неизвестно.
В начале июня он сам дал о себе знать — связался с Бийском по прямому проводу:
— Даю вам сутки на размышление.
— По поводу чего размышлять? — спросил Двойных.
— По поводу вашего краха. Ждете гостей? А это не гости, хозяева возвращаются…
— Ну что ж, — ответил Двойных, — встретим «хозяев» хорошим оркестром… Есть еще вопросы?
— Полномочия ваши, граждане большевики, истекают. Советую загодя перекрасить флаги.
— И в какой же цвет?
— Конечно, в белый. Другого цвета не признаем.
— Ошибаешься, штабс-капитан, насчет цвета, — как бы подвел черту Двойных. — Мы не для того революцию делали, чтобы в трудный час мерзавцам сдаваться.
21
Ранним утром, по холодку, «артиллерию» Чередниченко погрузили на платформу, и поезд, в котором ехал и отряд Степана Огородникова, добившегося наконец отправки на фронт, двинулся в сторону Новониколаевска, оставляя позади одну за другой знакомые станции — Уткуль, Загайново, Алтайская, Повалиха, Тальменка… Поезд шел без задержек и к вечеру, еще засветло, прибыл в Черепаново.
Здесь его встретил командующий Алтайским фронтом Иванов, невысокий, медлительный человек, с тяжелым квадратным подбородком. Огородников узнал его тотчас, как только увидел — недели две назад Иванов приезжал в Бийск по заданию губревкома; и он тоже, как видно, узнал Огородникова, но никак этого не выказал. Поздоровался сухо, официально. Спросил, какова численность отряда, как и чем вооружены. И несколько повеселел, оживился, узнав о том, что бийчане прибыли со своей «артиллерией».
— Это хорошо! Пушек у нас нет.
Однако никаких распоряжений с его стороны не последовало. Да и фронта как такового здесь, в Черепаново, по существу не было. Степан удивился:
— А мы считали, что чехословаки уже на подступах к Черепанову…
— Нет, чехословаки находятся пока за Евсиным, — пояснил командующий. — Дней пять уже стоим и ждем…
— Стоим и в ус не дуем, — едко заметил высокий, крест-накрест перетянутый ремнями человек. И подал Степану руку, представился: — Долгих Иван. Командир сводного барнаульского отряда.
— И никаких действий за пять дней? — не мог скрыть удивления Огородников.
— Если не считать сторожевого охранения, — ответил Долгих. Командующий недовольно покосился на него, лениво повернув голову, и слегка покраснел:
— Зря вводишь в заблуждение. Люди только что прибыли и мало осведомлены о действительной обстановке…
— А это и есть действительная обстановка.
— Штаб разработал детальный план обороны…
— Почему только обороны?
— А вы собираетесь наступать? — спросил командующий, нахмурился и добавил, как бы оправдывая бестактность своего вопроса: — Нам неизвестны силы противника, — обращался теперь не столько к Долгих, сколько к Огородникову. — Атаковать же вслепую — по меньшей мере неразумно.
— А выжидать? — возразил Долгих. — Сидеть и ждать, когда противник сосредоточится и обрушит все свои силы, какой в этом смысл?
Видимо, разговор на эту тему у них был не первый. Иванов не ответил, круто повернулся и пошел по перрону в сторону вокзала.
— Товарищ командующий! — догнал его и зашагал рядом Огородников. — Какие же будут распоряжения? Что нам делать?
Иван как будто не слышал вопроса, шел молча, не глядя на Огородникова. Степан переспросил.
— Разгружайтесь пока, — сказал наконец Иванов. — Задание получите. — И, чуть помедлив, добавил с легкой и сумрачной насмешкой: — Не спешите, успеете еще навоеваться…
Ответ командующего поразил Огородникова. Он остановился, растерянно глядя ему в спину, и не заметил подошедшего Долгих. Тот положил руку на его плечо, Огородников обернулся.
— Ну, — спросил Долгих, — какую картину он тебе нарисовал?
— Безрадостную, — ответил Огородников, поражаясь открытой неприязни Долгих к командующему. — Скажи, он что… случайный здесь человек, Иванов? Как же он здесь оказался? Кто он, откуда?…
Долгих пожал плечами.
— Бывший капитан инженерной службы. Говорят, хорошо строил когда-то мосты…
— Вот и строил бы мосты!
Долгих улыбнулся, тронув Степана за локоть. И они пошли по шаткому дощатому перрону, сквозь который там и сям пробивалась пыльно-зеленая жесткая трава.
— Покажи мне свои пушки, — попросил Долгих. — Это правда, что они еще при Петре Великом состояли на вооружении? Ну, и как они стреляют, петровские мортиры?
— Не знаю, — ответил Огородников. — Стрелять пока не приходилось.
Утром из Евсино донесли: несколько составов противника приближаются к станции. Что за составы, сколько? Штаб снова заседал, разрабатывал планы. А у Долгих возник свой план. Взяв несколько бойцов, он сел в паровоз и налегке, отцепив вагоны, помчался в Евсино, чтобы самолично разведать обстановку.
Доехали минут за пятнадцать. И вот он фронт — как на ладони. Местность за станцией ровная, поросшая лишь мелким и низким кустарником, и полотно железной дороги просматривается до самого горизонта. Далеко на этом открытом и ровном поле виднелись паровозные дымки. Долгих насчитал их пять, таких дымков — пять неприятельских поездов, растянувшись по всей видимой равнине, двигались на
