возможность?
Все-таки гиперинспектор, очевидно, не утратил какую-то часть здравого смысла, поскольку сказал:
– Хорошо, я подожду.
– Ну, вот и отлично, – промолвил Счастливчик.
– Но потом ты сдашься?
– Я сообщу это тебе после того, как поговорю с центурионом.
Я покачал головой.
А смысл? Говори, не говори, а изменить уже ничего нельзя. Рано или поздно, но Варето отдаст приказ схватить Счастливчика, и вот тогда начнется кошмар. Нельзя схватить того, кому подчиняется судьба, на чьей стороне его величество случай, кто может, например, сделать так, чтобы перепрыгивающий через стену охранник выстрелил наугад и попал точнехонько в того, в кого надо.
Кстати, так вот почему гиперинспектор не предъявил обвинение тому охраннику. Он уже тогда знал, кто является истинным виновником смерти ирмурянина.
Знал. Ну-ну...
Впрочем, на что я так обижаюсь? И какой справедливости я хочу? Гиперинспектор всего лишь выполняет свой долг, так, как его понимает, причем делает это не за страх, а на совесть, рискуя жизнью. Очень рискуя. Кстати, и не только своей.
Вот это меня сейчас тоже волновало.
Айбигель.
– Прежде чем разговаривать с центурионом, – сказал я, – неплохо было бы выяснить, а будет ли он разговаривать с тобой.
– Ну, ты наглец, – промолвил Счастливчик. – А что, не будешь?
– Буду. Однако у меня есть одно условие.
– Какое?
– Девушка тут ни при чем. Давай сначала она отсюда уйдет.
Счастливчик улыбнулся:
– Ничего не выйдет. Никто отсюда не уйдет. Все останутся на своих местах.
Я пожал плечами.
Это тоже его выбор. И наверное, согласно каким-то собственным понятиям о мире, он поступает совершенно логично, абсолютно правильно. Если подумать, то даже можно представить, что им движет. Врагу нельзя давать ни единого шанса, поскольку любой шанс может быть использован тебе во вред. Даже вроде бы безобидная девушка, если ее выпустить из банковского зала, способна вызвать подмогу или еще как-нибудь навредить.
Вот только, не отпустив Айбигель, Счастливчик не оставил никакого выбора для меня. И если раньше до этого я, возможно, предпочел бы не ввязываться в авантюру гиперинспектора, поскольку благополучно она закончиться не может, то теперь...
– Мне подойти? – спросил я.
– Да, можешь подойти. Только не советовал бы тебе пытаться фокусничать. Понимаешь?
Счастливчик ткнул пальцем в одного из охранников, и игольник у того в руках дал очередь. К счастью, ствол его смотрел вверх, и поэтому несколько выпущенных стальных иголок не повредили ни одному находящемуся в зале, а всего лишь изрешетили ближайшую стену, на высоте двух человеческих ростов.
– Вот теперь ты все понял, – сказал мне Счастливчик.
И я кивнул.
Еще бы, как тут не понять?
Подходя к Счастливчику, я еще раз подумал, что затея гиперинспектора была сразу обречена на провал. И тот, видимо, это знал. Иначе зачем бы он вооружил всех охранников не скримерами, а игольниками? Для того, чтобы было меньше жертв? Да, наверное.
Я представил, как вся эта толпа попытается схватить Счастливчика, и тут их оружие начинает стрелять само собой, калеча и убивая тех, кто случайно оказался на линии огня, как пытающиеся схватить Счастливчика охранники будут спотыкаться и падать на ровном месте, калечиться, всего лишь упав на пол, и прочее, прочее... А во всем этом бедламе будет лишь один мыслящий, который ни разу не споткнется и в которого не попадет ни одна стрелка, который будет делать все, что взбредет ему в голову.
Счастливчик.
Кстати, такая же самая картина будет в космопорту, если кто-то попытается не дать преступнику сесть на какой-нибудь космолет. А если к тому же...
Я вдруг понял, что все эти соображения не имеют никакого значения. Вообще никакого, поскольку главным сейчас было другое.
Айбигель.
Ее надо было спасти, каким-то образом вытащить из зала, до того, как в нем начнется мясорубка. Но как это сделать?
Я остановился почти рядом со Счастливчиком, не дойдя до него буквально шага, почти вплотную, и мы посмотрели друг другу в глаза.
