– А пока будем ждать. Полчаса у нас по крайней мере есть. Можете заняться чем угодно, но из храма не выходите. Мы отправимся в путь, как только птица вернется. Немедленно.
Последнее слово он произнес с некоторым нажимом. Будь этот текст написан на бумаге, уж он бы, наверное, подчеркнул его большой жирной линией. А то и двумя.
Я взглянул на анимэшку.
Та стояла на шаг от меня справа. Этакое воплоще-ние воинственной красоты. И чувствовалось, стоит мне сделать хоть одно неверно истолкованное движение, как реакция на него последует незамедлительно, И реакция эта мне не понравится.
Интересно, что создает такой эффект? Может быть, меч, выражение лица моей тюремщицы? Скорее оба этих фактора вместе.
Что можно сделать, не пытаясь заставить свои поступки неверно истолковать?
Трудный вопрос...
Наверное, надо попытаться осмотреть храм. Ничего подозрительного в таком любопытстве нет.
Я подошел к ближайшей нише и стал рассматривать стоявшую в ней статую женщины с медвежьей головой. Первым делом я заглянул ей в пасть и убедился, что создававший ее не пренебрег ни одной, даже мельчайшей деталью. Вот только клыки у медведицеголовой были слишком белыми. Это портило все впечатление. Не бывает у настоящих медведей таких белых клыков. Впрочем, откуда я знаю, возможно, у медведиц-богинь и бывают?
– Как я понимаю, это боги? – спросил я. Клинт Иствуд ответил:
– Да, наши предки поклонялись именно таким богам. Пока у них для этого хватало сил, пока сон наш не стал уходящим.
Я не удержался и фыркнул.
– Богам со звериными головами?
– Что в этом плохого? – спросил Клинт Иствуд.
– В таких богах? Чем бог, распятый на кресте, лучше? Наши боги не страдали за других, но зато они были близки к природе. И природа это чувствовала, заботилась о людях так, как она может заботиться о всех своих созданиях.
– А потом?
– Потом пришел бог, умерший на кресте, и он, точ– нее его учение, оторвало людей от природы, сделало их безумными, заставило их ее уничтожать. Что от этого выиграли люди? Да ничего. Им только хуже стало, ибо, извратив свою природную сущность, они обречены на вечное одиночество, вечное беспокойство, вечные поиски.
– Чего именно? – спросил я.
– Покоя. А покой дается только тому, кто понимает всю красоту возвращения в лоно своей матери-природы, всю неизбежность этого, понимает и беспрекословно принимает.
Мы помолчали.
Потом я осторожно спросил:
– Не подрабатываешь ли ты, случайно, еще и проповедником?
– Нет. Но вот лично для тебя могу подработать тем, кто намылит тебе шею.
– А... – разочарованно протянул я. – Это...
– Не пугает? – насмешливо спросил страж порядка.
– Нет, – ответил я. – Не пугает.
– Почему?
– Пока я вашему сну нужен, пока я являюсь его эмиссаром...
– А потом?
Задав этот вопрос, страж порядка указал глазами на мою сопровождающую.
Ничего не оставалось, как с самым беспечным видом ответить:
__ Думаю, сначала нужно до этого «потом» дожить.
– Что ж, мудрое решение... – пробормотал Клинт Иствуд– – А ты рассчитываешь дожить?
– Рассчитываю, – мрачно сказал я.
– Энтузиаст.
– Вот именно, – улыбнулся я.
Улыбнулся и вдруг почувствовал, что так оно и есть. Прорвусь, что-нибудь придумаю, выкручусь. Уж мог бы к подобному здесь, в мире снов, привыкнуть. А ранее, в реальном мире, разве было легче?
И он, Клинт Иствуд, это почувствовал, ощутил, что я не просто отговариваюсь, что я
Вы читаете Эмиссар уходящего сна
