вкладывал ее им в голову. Что о том, что они увидели, они не должны никому рассказывать! Взрослых мы с тобой не пугали — им что-то внушить гораздо труднее, и мы боялись что если кто-то узнает про меня, нас могут разлучить. Разделить, как сиамских близнецов».
«А когда ты чуть не убил Аню, это ты ей вложил в голову мысль, что ей все это померещилось?»
«Что ты! Нет, конечно! Мог бы, ей что-то внушить достаточно легко, но я этого не делал. Хотел показать тебе, насколько ее легко убедить, пользуясь одними лишь словами! Убедился?»
«Убедился. Но поверила она не потому, что так глупа, как ты хочешь ее выставить, а потому, что хотела поверить. Искала любое объяснение случившемуся, кроме того что во мне живет злобный Бабай, который сначала чуть ее не убил, а потом вернул к жизни».
«Ладно, ладно. Не о ней речь. Хоть я все равно не понимаю, что ты в ней нашел. Когда все это кончится, я научу тебя заглядывать в души, и ты увидишь все то, что вижу я. Она пустая! У нее очень бедная душа, и все, что она умеет делать — это мило улыбаться и строить глазки! Даже о том, что такое смерть, она задумалась только сегодня!»
«Ты умеешь читать мысли?»
«Мысли — нет. Чувства и характер. Характер — это то, что осело на душе. Чувства — то, что вертится вокруг нее. Их легко увидеть, я тебя научу».
«А скажи-ка мне, чего ты сейчас-то вылез? Почему когда мы с тобой повзрослели, ты вновь не попытался заговорить со мной, как в детстве? Почему именно сейчас? И какого черта ты раньше оттеснял меня, и убивал выведшее меня из себя быдло? Ты, ведь, их убивал?»
«Убивал. Они выводили из себя не только тебя, но и меня! И поскольку я знал, что ты на это никогда не решишься, то сам брал дело в свои руки».
«Как ты их убивал? Как того извращенца-воспитателя?»
«Нет, не так мучительно и не так долго. Хотя с моей подачи даже у самых отъявленных маразматиков перед смертью вновь просыпался разум. Я вел их до дома, чтобы это не выглядело какой-то загадочной смертью. Мне, ведь, не нужно даже подходить близко — я чувствую человека на расстоянии в десяток метров. Главное — хорошо запомнить его, и тогда свободно можно делать с ним все, что угодно прямо через стены дома. Как правило они у меня умирали в своих же постелях… А ты все выискивал в новостях сообщение об убийстве! Какое там убийство — смерть от старости. Доковыляла старая сплетница домой, успела рассказать дочке, которой она надоела хуже горькой редьки, о том, какая нынче молодежь пошла, как она в автобусе с каким-то пареньком поцапалась, легла на кровать, и больше и не встала. Инфаркт. А что морда у нее перекошенная, так это бывает — болезненный инфаркт! Никому, ведь, и в голову не придет, что я просто ее сердце по ребрам размазал!»
«Я не хотел убивать никого из них!»
«Да ну? А того живодера, который кошку палкой дубасил? Не вмешайся я, ты бы его так там, на остановке, ногами и запинал. И сел бы потом лет на пять — семь! А так — естественная смерть. Остановка дыхания! Никто, ведь, не знает, что я его семь раз душил до посинения, и семь раз позволял ему вновь немного подышать. Он у меня не один раз умер — целых семь».
Женя ненадолго замолчал, обдумывая услышанное. Нет, даже не услышанное, а саму реакцию на него. А именно — никакой реакции. В душе не всколыхнулась волна протеста, не появилось ненависти или отвращения к Бабаю, за то, что тот так жестоко убивал старых маразматиков и пропитых алкашей, в сущности, безобидных. Не возникло ненависти и к себе — за то, что позволял жить такому чудовищу. Разве что радость. Радость от того, что мертв старый живодер, что отдал Богу душу дед, отдавивший ему ногу и еще и заявивший что виноват в этом он сам.
Вроде бы и ненависти к ним он не испытывал, разве что только презрение. Разве ж они виноваты в том, что под конец жизни лишились остатков разума? Или что тяжелая, беспросветная жизнь, заставила их искать истину на дне бутылки?
Хотя нет, все же виноваты. В этом они с Бабаем сходились во мнении — в том, что человек обязан оставаться человеком, не скатываясь до уровня животного, чего бы это ему не стоило. Но в любом случае, была ли их вина в том, что они перестали походить на людей, или нет — они заслуживали смерти. Просто потому, что своим присутствием отравляли жизнь другим. Быть может, не такой мучительной, а быстрой и безболезненной? Может быть… А может быть и нет!
«Все равно, лучше бы ты раньше объявился».
«Боялся, что услышав в своей голове чужой голос, ты пойдешь к психиатру».
«Я и так к нему скоро пошел бы! Уж лучше голоса в голове, чем отключки на несколько часов, во время которых ты, оказывается, для моего же блага устранял всякое чмо и быдло!»
«Не подумал!» — рассмеялся Бабай.
«Думай в следующий раз!» — без какой либо злости ответил ему Женя. — «Так чего сейчас-то объявился?»
«Помощь тебе моя нужна, вот я и решил, что пора показаться. Без меня ты из всей этой заварушки с FV не выберешься! Вот я и подумал, что самое время вмешаться. Особенно когда увидел несущийся на тебя грузовик!»
«Ты спас Марину…»
«Не я, ты! Ты его остановил, я и не думал, что ты такое можешь. В детстве у тебя с трудом получалось камушек-то в воздух поднять, а тут — на тебе, перевернул ЗИЛа… Ну, хотя, если быть честным, помог я тебе немного».
«Спасибо. Действительно самый подходящий момент выбрал, чтобы проявиться. Хотя в тот момент, когда Леха с Сергеем поубивать друг друга решили, мне показалось, ты мне тоже помог».
«Ну, было малость. Поддержал тебя чуток. Ускорил, усилил…»
«А вот Аню ты зря!»
«Зря, зря!» — передразнил его Бабай. — «Вот подожди, закончатся все эти заморочки с FV, сам в ее душу заглянешь, и сам меня попросишь ее прирезать. А я откажусь! Скажу: „Давай-ка сам! Я тебе раньше предлагал? — предлагал. Ты отказался? — отказался. Вот теперь и выкручивайся!“ Посмотрим, что ты мне тогда скажешь!»
«Тебе только волю дай, ты пол мира прирежешь!»
«Да! И остальной половине от этого станет только легче!»
Да уж, с этим трудно было поспорить. Наверное, они с Бабаем действительно были братьями-близнецами, уж больно схожи были их представления о мире. Женя, порою, тоже думал о том, как было бы здорово сократить население земного шара на половину. Хотя от дальнейшего развития этой мысли его удерживала другая: что, если сокращать население планеты будет кто-то другой? Не попадет ли он тогда в ту половину, от которой надлежит избавляться? Бабая эта проблема, похоже, ничуть не волновала.
«А о FV ты что-нибудь знаешь? Может быть, тоже чувствуешь что-то, чего пока не научился чувствовать я?»
«Вряд ли. Я чувствую людей, они для меня — открытая книга. И когда накатывает волн… я не знаю, как еще назвать то, на что телефоны выдают свое FV, я чувствую как что-то в людях меняется. Меняется бесповоротно, не уходит вместе с волной. Но что такое эта волна — я понять не могу?»
«А на нас она действует?»
«Нет. И сразу тебе скажу, я не знаю ни почему на нас она не оказывает влияния, ни что она меняет в остальных. Не знаю!»
«Та девочка в автобусе говорила, что это зло, которое пришло сверху, и теперь расползается. Кажется как-то так…»
«Девочка?» — переспросил Бабай.
«Настя. Голубоглазая маленькая прелесть. Помнишь, когда мы возвращались домой, после того старика, что нам ногу отдавил?»
«Не помню… Я… Я как будто отключался на час, или около того. Как мы убивали маразматика — помню. Потом… Потом не помню!»
«Кажется, провалы в памяти есть у нас обоих!» — отшутился Женя. — «Не важно, долго объяснять. Понять бы, что она имела в виду, при том, что сама толком не понимала».
Бабая известие о провалах в его памяти, кажется, задело за живое. Видимо до сих пор такого не случалось. Про себя Женя отметил две любопытные вещи, во-первых, их с Бабаем память не была общей, а значит он мог скрывать от него свои мысли и чувства, равно как и сам не знал, о чем думает его близнец, сидя запертым в дальнем уголочке его сознания. Иногда чувствовал его эмоции, когда Бабай ощущал сильную злость или радость, и, скорее всего, он точно также чувствовал его настроение. А во-вторых, почему-то Бабай не видел Насти, называвшей его не иначе как «злом у него внутри». И не была ли причиной этого сама Настя, каким-то образом, быть может, сама не осознавая этого, блокировавшая его, запиравшая внутри Жениного сознания гораздо глубже, чем мог это сделать он сам?
«Ладно, давай спать, что ли?» — предложил Женя. — «Поглядим, что день завтрашний нам готовит…»
«Уже сегодняшний», — недовольно буркнул Бабай. — «За полночь уже давно перевалило».
Аня спала, негромком посапывая во сне, лежа боку и обернувшись одеялом так, как умела это делать только она. Голые ноги, зато ухо укрыто! Он наклонился над ней, поцеловал в щеку, легонько коснулся губами Аниного плеча, провел ладонью по волосам.
«И что такого ты видишь в ее душе?» — спросил он Бабая, и не надеясь услышать ответа.
«В том-то и дело что ничего!», — проворчал он в ответ. — «Пуста, как бочка из-под пива. Аромат остался, а пить уже нечего. Лучше задумайся, и скажи мне… Нет, лучше скажи самому себе! Ты ее действительно любишь?»
Женя счел за благо промолчать. Он не знал ответа на этот вопрос.
Марина
Она проснулась рано, не было еще и восьми часов. Проснулась от того, что ребенок в животе начал двигаться, легонько толкая ее изнутри своими ножками. Или ручками? Толчки были достаточно чувствительными, и, положив руки на живот, от чего дочурка тут же успокоилась, Марина подумала, а не рановато ли ребенку ТАК пинаться, когда беременна она меньше трех месяцев? Впрочем, доктор сказал, что все нормально, а значит нужно только радоваться, что дочка растет акселераткой, и стала такой подвижной уже на десятой неделе…
Дочка успокоилась, и Марина встала с постели, потягиваясь. Сергей спал как сурок, и, как она успела убедиться за проведенное вместе время, разбудить его мог только артиллерийский залп под окном. Хотя, чтобы уж со стопроцентной гарантии, пальнуть бы следовало прямо у него под ухом.
Марина на ощупь нашла на тумбочке очки, и как была, обнаженной, подошла к приоткрытому окну. До чего, все же, приятно находиться в такой глуши, где напротив твоего дома не возвышается стена соседнего, за одним из окон которого вполне может стоять какой-нибудь извращенец с биноклем. Здесь
