дорогам придется пробираться, да и потом, в самом Медянске, петлять между развалинами на маневренном русском джипе было предпочтительнее.
Ключей в кабине, естественно, не оказалось — нагрянувшие в «Дзержинский» мародеры были может и самоуверенны, но точно не глупы. Пришлось идти в фойе санатория, обходя широкие ручьи крови. Прикасаться к изуродованным Бабаем телам не хотелось, поэтому он начал с Артемия, и, о чудо, найденные в его кармане ключи подошли к замку зажигания «УАЗика».
Он вернулся к санаторий и еще раз — прихватить автомат Артемия, и, пусть и с омерзением, сдерживая тошноту — вытащив рожки из автоматов остальных мародеров. Ему никогда не доводилось стрелять, тем более из автомата, но он логическии рассудил что особой науки тут не нужно. Автомат — на то и автомат, чтобы палить из него, особо не пытаясь целиться. Пристрелку он провел тут же, едва выйдя из санатория. Нашел переключатель со стрельбы одиночными на очереди, приложил приклад к плечу, и надавил на курок, целясь по окнам санатория.
Выстрелы показались оглушительными, приклад ударил в плечо так, что, казалось, чуть не пробил его насквозь, но результатами эксперимента Женя остался доволен. Значит, при случае он даст достойный отпор пришельцам, ежели тем вздумается встать на его пути. Впрочем, особой уверенности в собственных силах, как и спокойствия, которое, если верить психологам, должно было внушать сжимаемое в руках оружие, он не ощущал. Ведь Медянск, фактически, сдали без боя — просто эвакуировали всех жителей, но не стали пытаться вводить в город войска. Почему? Наверное потому, что пришельцы хоть и походили на младенцев, но на деле таковыми не являлись. Он и сам видел, с какой скоростью способны были двигаться эти создания — тут не то, что выстрелить — автомат-то вскинуть не успеешь.
В кабине УАЗика обнаружилась карта области, на которой была отмечена и дорога, которой бандиты добирались из Медянска в Дзержинец. Она петляла так, и проходила через такие места, что не знай Женя что мародеры добрались сюда именно таким способом — никогда бы не подумал, что из Медянска в эти края можно было добраться как-то иначе, нежели по трассе. Однако дорога эта, во-первых, была короче (хоть Женя и отдавал себе отчет в том, что езда по буеракам, особенно для него, фактически впервые севшего за руль, отнимет гораздо больше времени чем езда по более длинной, но зато качественной дороге), а во-вторых — шла в обход всех крупных трасс и крупных населенных пунктов, а это было сейчас сто крат важнее. На главных дорогах сейчас наверняка стоят военные блокпосты, задача которых — не только не выпустить заразу из города, но и не пустить туда любителей поживиться брошенными вещами. А значит его, на украденном «УАЗике», без прав, да еще и с автоматом, вряд ли пропустят в город. Повезет, если просто отправят туда, куда вывозили всех эвакуированных. А если не повезет, то и просто пристрелят.
Бабая он выпустил, едва проехав первые несколько километров, и осознав, что управлять реальной машиной лишь немногим сложнее, чем виртуальной из какой-нибудь игрушки-симулятора. Особенно если не забывать что ты в реальности, а не в игре, а значит сбрасывать скорость на поворотах, не пытаться использовать многочисленные выбоины как трамплины, и не класть не приспособленную для таких трюков машину в дрифт на тех поворотах, где асфальт еще остался асфальтом, а не подобием стиральной доски.
«Будешь выпендриваться — засуну обратно!» — предупредил он свое второе «Я», и Бабай, обиженно проворчав что-то, утих.
Впрочем, первым затянувшегося молчания не выдержал он сам. Странно, но за последние пару дней он настолько привык к тому, что у него в голове живет постоянный собеседник, что теперь не мог находиться в одиночестве.
«Давай определимся, как мы с тобой будем жить дальше? — с ходу, без предисловий, начал он. — У меня нет ни малейшего желания прятать тебя поглубже каждый раз, когда у меня с кем-то возникают проблемы! А если тебя не прятать — ты немедленно учиняешь такое, что хоть сам прячься!»
«А ты замуруй меня навсегда, — буркнул Бабай. — Чего тебе стоит? Ты же у нас главный! Все что ты говоришь — единственно верное и правильно!»
«Но нельзя же вот так крошить людей в капусту?»
«Почему? Потому что ты так сказал?»
«А хоть бы и так!»
«Ладно, — неожиданно легко согласился Бабай, _- Раз ты так говоришь — больше не буду. Мне то что, пусть всякая тварь твоих друзей шинкует. Но уж извини, если я увижу, что какой-то урод направляет автомат на нас с тобой — я ему этот автомат в задницу засуну. Идет?»
«Идет».
«Уточняю: отныне я спокойно смотрю на то, как всякие живодеры ломают хребты кошкам. Или, например, как твою Аню будет насиловать солдат- дезертир. Просто смотрю, а если ты попросишь меня вмешаться — переспрошу у тебя раз семь, а уверен ли ты в том, что хочешь этого!»
«Слушай, ну не сгущай краски, а? Зачем ты все усложняешь?»
«Я усложняю? — взвился Бабай. — Это я то все усложняю? Нет, у меня как раз все просто, и я всегда считал что и ты придерживаешься того же мнения что и я. Глаз за глаз, жизнь за жизнь. Украл — отрубил руку. Замахнулся — бей, бьешь — убивай. Все просто и понятно. А теперь оказывается, что у тебя два подсознания! Вот уж не думал, что так бывает. Одно подсознание — для меня, в котором ты со мной соглашаешься. А другое — твое личное, в котором ты постоянно сомневаешься в том, что делаешь. И это я все усложняю, а? Это ты слишком много думаешь! Ты больше думаешь, чем делаешь!»
«В каком смысле?»
«Да в прямом! Ты все думал, любишь ли ты свою Аню. Я тебе десять раз говорил, что она пуста как пробка — нет, ты все чего-то ждал, размышлял… Дождался? Увидел, что у нее в душе? А теперь у нее и ума-то нет, разум обрушился. А эти три бандита, которые своего не пожалели… Что, не будь меня, ты бы продолжал стоять и думать, как же тебе быть? Или попытался бы вести с ними переговоры, мол, не убивайте нас, мы сами вам все отдадим? Берите все наши деньги, насилуйте наших женщин! Так что ли?»
«Нет, не так!»
«А когда бы ты это понял? Когда твою Аню загнули бы раком прямо там, на лестнице? С них бы сталось!»
«Это ты увидел у них в душах?»
«Нет, это я увидел у них на лице. Человек, который может так спокойно застрелить своего же главного, который столько для него сделал — это уже не человек. От него можно ждать всего, что угодно!»
Женя поморщился. Ведь знал же, что спорить с Бабаем бесполезно! Уже не раз убеждался, что его второе «Я» так подберет и повернет аргументы, что обязательно окажется правым. Так нет же, опять стал с ним о чем-то спорить! И ведь до чего убедительным было это «зло внутри него»… Все вроде бы логично, все вроде бы правильно. Вот только результат не верный — жестокие смерти людей.
«А почему не верный? — уловил его мысли Бабай. — Просто потому, что страшно на них смотреть? Просто потому, что тебе с детства внушили, что нельзя убивать людей? Влили в тебя с молоком матери отвращение к насилию. Да отрешись ты на секунду от своих детских понятий. Оглядись по сторонам! Люди уважают только силу! И не важно, физическую, или выраженную в материальных благах, в тех же деньгах. Если ты силен — ты на коне. Тебе готовы служить, к твоему мнению прислушиваются. А если нет — тебя сомнут! Доброта для них — признак слабости! Если тебя пытается подсидеть коллега, а ты просто уходишь в глухую оборону, пытаясь остаться на своем месте, но не пытаешься в ответ уничтожить его — никто не подумает о том, что ты — добрый. Ты — слабый! И через пару месяцев тебя сотрут в порошок. Показал клыки — тебя зауважали. Только так!»
«Ладно, пусть так! С этим я соглашусь. Но зачем убивать, тем более так, как это делаешь ты? Кому ты таким образом покажешь силу? Какой урок они смогут извлечь из этого, если будут мертвы?»
«А вот об этом я тебе уже говорил. Тело умирает, но душа помнит!»
«Ты не можешь знать этого точно! Я заглянул к тебе в душу — ты не уверен в своих словах!»
«Быстро учишься. Уже научился заглядывать в душу, пусть пока и только в родственную тебе. Да, я не знаю точно. Но ведь и ты не знаешь точно, что это не так. Значит снова пат?»
«Нет, не пат! Нельзя убивать людей — он одернул себя, поняв, что повторяет знакомые с детства слова из второго „Терминатора“. — Каждый имеет право на жизнь. Может быть тот старый живодер, которого мы с тобой… тьфу, которого ты убил, может быть его сын или внук изобретет лекарство от рака или СПИДа.»
«Значит если я посадил дерево — я имею право поджечь лес? Значит человек, доказавший теорему, над которой билось до него три поколения математиков, имеет право совершить убийство?»
«Нет. Я не о том говорю, ты меня не слушаешь!»
«Нет, это ты не слушаешь сам себя! Я знаю, к чему ты клонишь — не забывай, я тоже умею заглядывать в души. Сейчас ты скажешь мне, что эти подонки, что ворвались в „Дзержинский“, и могли сегодня убить всех, кто там находился, могли завтра открыть способ борьбы с FV, и потому их не стоило убивать. Что в каждом чудовище живет немного доброты. Может быть я тебе открою секрет, но ни добра, ни зла не существует. Нет в этом мире людей, которые просыпаясь думают: „А пойду-ка я совершу какое-нибудь жуткое злодейство, испорчу кому-нибудь жизнь“, равно как нет таких, кто потягиваясь по утрам говорит себе: „Пойду-ка осчастливлю соседа“. Нет добра и нет зла. Есть выгода. Каждый ищет выгоду для себя, не задумываясь о других. Кому-то доставляет удовольствие чувствовать себя добрым, и он помогает людям. Переводит старушек через дорогу, и купается в лучах славы — все смотрят на него — вот он какой добрый, помог несчастному человеку. А кто-то будет рад, если эту старушку собьет машина, и он первым окажется возле нее, чтобы делая вид, что пытается реанимировать ее, под шумок умыкнуть из ее сумочки кошелек с пенсией».
«Ты циник!»
«В который раз тебе говорю, я — реалист. И я получаю удовольствие от того, что убиваю тех, кто мне отвратителен. Я тоже ищу свою выгоду, и в первую очередь эта выгода выражается в ом, что я хочу выжить, когда другие умрут. И не надо мне говорить, что ты не хочешь этого!»
«Хочу, но…»
«Нет уж, давай без „но“. Я чувствую, как ты среагировал на мои слова о том, что я получаю удовольствие, когда убиваю. Это месть! Ну и пусть я мщу не за себя, а за ту кошку с перебитым хребтом, за Артемия, который не ожидал предательства со стороны своих же. Что, скажешь, не нормально радоваться тому, как умирает кто-то, кого ты ненавидишь? Хорошо, другой пример. Ты любишь Америку?»
«При чем здесь это?»
«Сейчас поймешь. Ответь, ты любишь Америку? Всемирного полицая, который навязывает свою волю всем, а тех кто отказывается ее принять — попросту бомбит? Можешь не отвечать, я же вижу это в твоей душе. Ты завидуешь американцам, каждому конкретному, и всей стране в целом. Считаешь что нация, которая считает что это на выиграла Вторую Мировую Войну, а Советский Союз лишь немного ей в этом помог, не заслуживает тех благ, которые она сейчас имеет. Ты сочувствуешь иракцам, сербам и афганцам, в страны которых вторглись войска НАТО. И попробуй сказать мне, что ты не радуешься каждому мертвому американскому солдату, погибшему на этих фронтах? Что мысленно не аплодируешь каждый раз, когда Ирак сбивает новейший американский „Стелс“ или подрывает американский танк? О, я вижу отклик в твоей душе. Радуешься, и еще как. Для тебя это — месть. Месть за Медянск, которого нет на
