Дмитрий Алексеевич слегка нахмурился и будто без связи разговора произнес:
— Елена Александровна сама была сегодня здесь.
— Я знаю. Я вовсе и не являюсь ее послом. Я пришел сам по себе, и даже, вы только не сердитесь, я имел в виду именно видеть больше ваших гостей, нежели вас.
— На что же тут обижаться? Я вполне понимаю, что мистер Сток и Фортов представляют гораздо больше интереса для кого угодно, чем я. Но вы противоречите самому себе: если я не ошибаюсь, вы сказали, что рады именно застать меня одного…
— У вас я хотел попросить прощения.
— Ну, полно! в чем же вам просить прощения, вы, вероятно, были тогда вполне искренни, а когда человек любит, от него трудно ждать благородных поступков, особенно в вашем возрасте. Где же вы оставили вашу лошадь?
— У меня нет никакой лошади. Я пришел пешком.
— Отчего вам вздумалось прийти пешком? Хотя это не особенно далеко.
— Когда я выходил из дому, я не думал, что я попаду к вам. Это мне потом пришло в голову, и даже не знаю, приходило ли это вообще в голову. Меня просто что-то привело к вам.
— Вы, очевидно, заблудились и узнали нашу оранжерею.
— Может быть, я и заблудился, но не так, как вы думаете. Лаврентьев взглянул на гостя и, тотчас снова опустив глаза, принялся разглаживать на коленях откуда-то занесенный ветром, уже покрасневший кленовый лист. Затем снова начал:
— Знаете, я сам плохо знаю свой лес и легко мог бы в нем заблудиться, а вот мистер Сток и Фортов, хотя живут здесь всего два месяца, отлично знают каждую дорожку. Когда я хожу с ними, я всегда спокоен.
— Да, с ними можно быть спокойным!
— Вы, кажется, не совсем понимаете то, что я говорю.
— Нет, я понимаю то, что вы говорите, и то, что вы хотите сказать.
— Я не хочу сказать ничего особенного, — и Лаврентьев опять посмотрел на мальчика. Ничего особенного в лице его не было, но Лаврику показалось, что в глазах и улыбке офицера мелькнуло что-то похожее на лица тех всадников с цветочной поляны, но отдаленно, как будто светлый предмет, видимый сквозь глубокую воду.
— Ну, еще, еще!
— Что вы говорите, Лаврик?
— Еще одно усилие, Дмитрий Алексеевич, и у вас будет настоящее лицо.
— Вы, Лаврик, слишком устали, вам нездоровится?
— Это не бред. Мне так бы хотелось, чтобы вы были похожи на Фортова.
— Мне бы самому этого хотелось, потому что он очень красивый человек, но я на него нисколько не похож.
— Этого не может быть, Дмитрий Алексеевич, чтобы вы меня не понимали, вы только не хотите этого сказать.
— А разве вы сами понимаете, что вы говорите?
— Нет, по правде сказать, не понимаю.
— Так как же вы хотите, чтоб другой человек понимал слова, которых вы сами не понимаете?
Лаврик печально опустил голову. Тогда хозяин пересел к нему ближе и, слегка обняв его, заговорил:
— Не огорчайтесь. Я вам скажу правду. Я понимаю, зачем вы пришли, и то, что вы говорите. Я понимаю яснее, чем вы сами, но все-таки недостаточно для того, чтобы вам объяснить. И потом, я совершенно не знаю, можно ли вам это объяснить.
— Ну, вот видите! Я знал, что вы знаете больше меня, а если бы вы постарались, если бы стали похожим, тогда и все бы знали.
— Ну, что же делать, если я еще не знаю! Я охотно вам это обещаю, что буду стараться, потому что мне этого хочется еще больше, чем вам.
— Ах, я знаю, почему вы мне не говорите. Вы на меня сердитесь за Лелечку? — Лаврик, Лаврик, как вам не стыдно! Как вы можете думать сейчас о таких пустяках? и еще стыднее, что вы подумали, что я могу это думать. Я уж вам говорил, что все это прошло и на вас я нисколько не сержусь, а в настоящую, данную минуту у меня совсем даже не было никаких романических мыслей. Лаврик вдруг вскочил:
— Постойте! Я видел людей, которые говорили: «Как могут жить люди, не испытавшие таких минут?» Я теперь знаю, что я могу жить, потому что маленькую, крошечную, очень слабую секундочку и я имел. И ведь это не пропадет, не угаснет, правда?
— Я надеюсь, что это не пропадет и не угаснет! — сказал очень серьезно Лаврентьев и крепче обнял гостя.
Белая, мохнатая собака издали бежала, махая хвостом и лая, и через секунду из-за поворота показались две фигуры, которые, конечно, не могли быть никем иным, как англичанином и его другом.
Лаврик молча пожал руку Лаврентьеву и потом уже сказал:
— Какое сегодня число?
— Шестнадцатое августа.
— Сегодня сделаны два шага.
— А может быть, и три, Лаврик. Помолчав, Дмитрий Алексеевич продолжал:
— Вы, конечно, пробудете у нас сколько вам угодно, но под одним условием, что вы прогостите не меньше недели.
— Это конечно. Но Боже мой, Боже мой! Как хорошо, когда не то что почувствовал, а получил надежду, что почувствуешь когда-нибудь, что стоит жить.
Глава 18
Если Лаврика и привела в усадьбу Лаврентьева какая-то не своя воля, то Елена Александровна вполне сознательно и добровольно попала к Полаузовым. Мысли у нее были тоже достаточно смешные: тут была и досада, и растерянность, и, главным образом, нежелание сейчас, под горячую руку встречаться с теми людьми, перед которыми она как-то потерпела неудачу. К Полаузовым она поехала не потому, что сами хозяева были для нее зачем-то нужны, а потому, что больше ей деваться было некуда. Она бы охотно поделилась впечатлениями и излилась Полине Аркадьевне, но для этого нужно было бы ехать домой, чего она отнюдь не хотела. В противоположность Лаврику, она приехала очень заметно, прямо к парадному подъезду, произвела известную суматоху и, войдя в столовую, застала всех обитателей дома вместе.
— Вот уже никак не ожидали, что это вы! — сказала ей старуха Полаузова. — Мы слышали какую-то беготню и собачий лай, но никак не думали, что это гости. Но где же ваши? или они едут в бричке?
— Я приехала одна, и дома даже не знают, что я у вас.
— Как это мило с вашей стороны, Елена Александровна! так приятно видеть людей, у которых есть фантазия в голове.
— У меня не только фантазия в голове, у меня было искреннее желание вас видеть.
— А вас не хватятся дома? — спросил Панкратий.
— А если хватятся, тем будет интересней! Ах да, я все забываю, что вы такой положительный и солидный мужчина. Я уверена, что вам бы никогда не пришла в голову мысль, если бы даже очень захотелось, так вот взять и уехать, никому не сказавшись.
— Если бы я знал, что, уехавши тайком, я доставлю кому-либо беспокойство, то я остался бы.
— Да что с вами разговаривать! вы не человек, а какая-то таблица умножения, — ответила Лелечка, садясь за стол. Но, несмотря на видимую оживленность, у нее в глазах было какое-то беспокойство, которое, конечно, можно было бы приписать тому же оживлению. Но, как оказалось, Соня поняла это, как следует, потому что едва они остались вдвоем с гостьей, как она произнесла тихо:
— Что-нибудь случилось, Елена Александровна?
