Пейн пожал плечами.
— Мы надеемся, что вы сможете это подтвердить. Если у вас будет время и желание.
— Конечно, — выдохнул Альстер. — У меня есть и то и другое.
— Там было и кое-что еще. — Пейн достал из вертолета небольшой ящик. — Вот еще один артефакт из саркофага. Мы его пока не вскрывали. Решили, что будет лучше, если им займетесь вы с Бойдом и Марией.
Дрожащими руками Альстер открыл ящик и увидел бронзовый цилиндр, похожий на тот, который Бойд нашел в катакомбах. Но вместо печати Тиберия на цилиндре стоял официальный знак Понтия Пилата — эмблема, которая не использовалась со времен Христа.
— Не представляю, что там может быть внутри. Если повезет, мы узнаем, что же произошло на самом деле.
И им повезло…
По сведениям Пейна, вся правда была известна только шестерым (Данте, Марии, Бойду, Альстеру, Джонсу и ему самому). Под всей правдой он имел в виду факты о катакомбах и то, кем на самом деле являлся смеющийся человек. Еще несколько человек — Франц, Ник Дайал, Рэнди Раскин, не говоря уже о тех неизвестных сотрудниках Пентагона, которые прослушивали звонки Раскина и Раскину, — знали отдельные и, в общем, бессвязные факты. Пейн понимал, что им будет очень сложно связать все воедино из-за недостатка информации и доказательств, обладателями которых были Пейн и его друзья.
Насколько понимал Пейн, только им шестерым была известна тайна, которая, по мнению кардинала Роуза, умерла навеки в момент гибели Бенито Пелати. К счастью, Роуз был плохим детективом.
Другими словами, Пейн на самом деле не знал, что известно Ватикану (и что ему неизвестно) относительно их приключений. Впрочем, и спрашивать об этом у Пейна желания не было. Старая мудрость гласит, что глупых вопросов не бывает. Что ж, возможно, и так. Как бы там ни было с глупыми вопросами, Пейн по опыту знал одно: опасные вопросы существуют.
Особенно если ответ желает знать тот человек, которому его знать не положено.
Или если, узнав ответ, он хочет сохранить его в тайне.
Эпилог
Свиток был в превосходном состоянии, если принимать во внимание то, что он был написан Понтием Пилатом на смертном одре. Сокрытый среди холмов Виндобоны, пергамент пролежал в неприкосновенности почти две тысячи лет. От времени и стихий его защищали бронзовый цилиндр, каменный саркофаг и семья, строго хранившая свою тайну.
Поколение за поколением мужчины из семейства Пелати приходили на могилу их предка Понтия Пилата, считая его настоящим героем. Истинным основателем христианства. Верным слугой императора Тиберия, который однажды призвал его к себе и предложил ради блага Рима инсценировать смерть мессии. Они верили и в то, что, восхищенный тем, как Пилат исполнил его волю, Тиберий приказал запечатлеть его подвиг в камне, обессмертив образ самого Пилата и его деяния в катакомбах Орвието. Тем не менее ни Бенито, ни Роберто, ни Данте и никто из их предков за исключением самого великого Понтия — не знал всей истории распятия целиком до тех пор, пока Мария не вскрыла печать на цилиндре.
Когда Мария перевела последние слова Пилата, у нее перехватило дыхание от того, что она узнала. Перед ней лежал документ, который еще раз подтверждал то, во что она давно и свято верила, — пути Господни воистину неисповедимы.
Моим сыновьям и наследникам.
Я стою на пороге смерти, приготовившись к суду за дела, которые я совершил и которые надеялся совершить. Это вовсе не значит, что мне не довелось быть свидетелем славы Божьей, ибо ее я видел собственными глазами, и величие ее сделало меня тем, чем ныне я являюсь.
Мне стало известно о назарянине задолго до того, как я увидел его. Слухи о его последователях и чудесах, творимых им, распространялись по пустыне, подобно чуме, угрожавшей миру и процветанию земли, доверенной под мое попечение. Я знал, что очень скоро слух дойдет и до Рима и от меня потребуют растоптать смутьяна, пока его последователи не возрастут в числе настолько, что властям будет трудно с ними справиться. Но случилось неожиданное, ибо, когда пришло известие от моего повелителя, я нашел в нем спокойную просьбу поддерживать пламя разгоравшегося пожара до тех пор, пока мы не сможем воспользоваться его жаром для наших целей. Я не знал, что задумал мой господин, но позволил пламени разгораться, пока оно не раскалило стены Иерусалима. К тому времени я получил наставления, которых мне недоставало, и предписания, каковым я должен был строжайше следовать, ибо исходили они от самого Тиберия-кесаря. Мне было приказано возвеличить назарянина над всеми прежними лжемессиями и предоставить евреям необходимое подтверждение того, что это и есть их истинный Бог.[37]
Было решено, что подобное можно совершить лишь посредством смерти и воскресения или видимости таковых, ибо оно есть чудо, которое невозможно подделать и которое убедит даже сомневающихся. В положенное время назарянина привели на суд к его же соплеменникам, и за жалкие гроши мне удалось обеспечить принятие необходимого решения. И завершил я представление публичным умыванием рук, так словно никак не участвовал в вынесении приговора. Мое поведение рассердило Клавдию, ибо она полагала, что мне следует применить власть прокуратора, дабы защитить праведника, являвшегося ей в сновидениях. Но я был не в силах исполнить пожелания моей любезной супруги из опасения разгневать властителя империи, который и был источником и вдохновителем моего обмана.
Чтобы обман воскресения был более убедителен, назарянина подвергли жестоким пыткам и надругательствам на глазах у толпы. К концу дня ни у кого не должно было остаться сомнения, что в этом человеке, прошедшем подобные муки, жизнь поддерживается только благодаря особому благоволению небес. Меня не было рядом с крестом, так как человек моего положения не должен проявлять интереса к судьбе простого преступника, одного из многих, глотку которым приходилось затыкать практически ежедневно в пору моего правления. Люди из моей личной охраны наблюдали за казнью, и им было поручено довести до конца задание, полученное мной от Тиберия. За точное исполнение моего повеления им были обещаны во владение земли в далеких уголках империи. Однако им не суждено было воспользоваться этим богатством, ибо я знал: их молчание может обеспечить только меч. Мессии дали снотворное, создающее полную иллюзию смерти, а на самом деле вызывающее лишь глубокий сон, от которого он должен был пробудиться спустя определенное время. Но либо доза была слишком велика, либо он сам уже слишком ослаб, однако до меня дошел слух, что назарянин не выдержал испытания. Я сразу же отправился на место, дабы лично все проверить в надежде, что он пребывает в глубоком сне и по прошествии положенного времени проснется. Однако придя, я, к своему великому разочарованию, обнаружил, что человек сей на самом деле покинул мир живых и перешел в обитель мертвых.
Вдали от глаз Тиберия, но полностью в его власти, я знал, как мне следует поступить, если я не хочу разделить участь мессии, только моя жизнь будет окончена без утешения, даруемого мандрагорой, и без славы, добываемой в бою. Сторонников у меня было немного, и выбор небольшой. И вот после ночи, проведенной без сна, я принял решение: я должен бежать, так как только бегство могло спасти мне жизнь. Я спешно начал готовиться к побегу, не сообщив о своих планах никому, даже моей любезной Клавдии, ибо был уверен, что тут же распространятся слухи и на меня со всех сторон обрушатся вопросы, которые поставят под угрозу успешность моего предприятия. Так продолжалось до третьего дня — дня, который я назначил для исполнения своего намерения, когда ко мне явился один из моих людей, человек, которому я глубоко доверял и на которого мог без колебаний полагаться в труднейшие мгновения своей жизни. Он принес мне известие, которое было превыше человеческого разумения, известие, которое заставило меня по-новому взглянуть на мир, — назарянин восстал из мертвых и живым вышел из своей гробницы.
Я не знал, как подобное могло свершиться, ибо ни одному человеку не дано пробудиться от смертного сна. Я же был свидетелем того, что назарянин мертв: я ощущал ледяной хлад его тела, зрел кровь,
