Любимая моя!
У меня сегодня нехороший день, но все равно я должен тебе о нем рассказать. Кому же еще...
Наши «солдаты» напились вчера втихаря. После отбоя пришли в нашу палатку Генка с Виталием и принесли две бутылки водки. С нами живут еще Колька со Славкой. Мы с Тешей не стали. Они над нами издевались: боимся Сеича, поэтому и строим из себя невинность. Я им сказал: «Сеича не боимся, а уважаем, и подло его так подводить». Спорить с ними я не захотел, накрылся подушкой и сделал вид, что сплю. Но спать они не дали до двух часов, пока не пришел дежурный по лагерю. Ужасные пошляки.
Лежал я и думал о том, что такое пошлость. Для меня пошлость — не скабрезные анекдоты, а стереотипность мышления, всякий штамп в человеке, отсутствие в нем индивидуального восприятия мира. Пусть даже не идеалов, а просто своих собственных взглядов на вещи. Если ты не пьешь, какой же ты мужчина?! Какой же ты мужик после этого? Если ты не заводишь себе девушек на неделю... и т. д. Ты обязательно должен быть как они, как все, угождать своим низменным инстинктам и не думать о смысле жизни. Пошлость — это бездарность. Наверное, только одаренным людям дано видеть то, что не видят другие. Помнишь (мы с тобой говорили), Толстой? Увидел абсурдность Шекспира. Не важно, прав он или нет. Но смог ведь старик освободиться от многовекового внушения и посмотреть на Шекспира своими собственными глазами. И, не боясь, высказать все, что он о нем думает.
Наши поступки может ограничивать только закон. В том случае, если мы мешаем жить другим людям, всему обществу. Но ведь мы не мешаем им жить так, как им нравится. Пусть не мешают и нам. Мы крепко поговорили с Генкой, и теперь мы с ним враги. А ты ведь знаешь, он любит верховодить, он у нас всему голова, комсорг курса, начальник. Вокруг него больше ребят, чем у нас с Тешей. Хорошо, что Сеич порядочный человек, в случае чего он им спуску не даст.
А мы ведь вернулись с ледника, Заинька! Шли туда долго, все выше и выше, все ближе становились вершины, которые были так далеки снизу. Ледник совсем близко, вот первый снег! Чудно — жарко, лето и снег! Снег рыхлый, мокрый.
Два дня занимались на леднике. Ходили на кошках, рубили во льду ступени, учились страховке на льду. Мы с Тешей старательно отрабатывали все приемы и, кажется, усвоили ледовую технику.
Ты думаешь, ледник вроде катка в Сокольниках? А вот и нет! Он шероховатый, весь в буграх, камнях, и по нему текут ручьи. Настоящие реки! А в целом все выглядит как у нас в марте.
Я целую тебя, Зайка, и очень люблю.
Зазвонил телефон. Лаборантка Валя взяла трубку, сказала:
— Здесь. — Потом: — Сей Сеич, вас.
Я подошел к телефону.
— Товарищ Герасимов?
— Да, я.
— Алексей Алексеевич?
— Да, Алексей Алексеевич, — ответил я и подумал: «Из-за Бураханова. Начинается».
— Товарищ Герасимов, вам надлежит сейчас же зайти в комнату номер 201, — строго и даже несколько торжественно произнес низкий мужской голос.
— Комната номер 201? Где это? Я не знаю...
— Выйдите из главного подъезда, зайдите через арку во двор, и направо вторая дверь в подвал.
— А с кем я говорю? — поинтересовался я.
— Моя фамилия Колотилкин, — ответил низкий голос и добавил: — Мы вас ждем. Занятий со студентами до семнадцати ноль-ноль у вас не будет. Вас заменят. Есть договоренность.
— Кто знает, что такое комната 201 и кто такой Колотилкин? — спросил я, обращаясь ко всем присутствующим.
— Гражданская оборона, — произнес заведующий, отрываясь от бумаг, — я забыл вам сказать.
Опасения мои прошли, и я сказал со злостью:
— Не пойду.
Тогда Колокольцев посмотрел на меня изучающе.
— Обязательно надо идти. Обязательно. Вы не представляете, как это может быть серьезно. Ким Васильевич вас заменит, мы договорились.
— К черту! — еще больше разозлился я. — Этого еще не хватало... Такая серьезность, такая таинственность... Когда же заниматься со студентами? Три пары уже пропустил, всё какие-то очень важные дела. Когда же выполнять ваши поручения? Вы дали мне семь заданий.
— Вы выполняете не мои поручения, а свои служебные обязанности, — проговорил Колокольцев очень спокойно. Это спокойствие означало, что он начал нагреваться, следовательно, ничего хорошего ждать не приходилось. — А я только напомнил вам о них.
Предвидя длинный монолог об исполнении моих обязанностей, в котором будет перечислено все, кроме занятий со студентами, я поспешил уйти.
Первая комната в подвале оказалась чем-то вроде зала заседаний. Во всю ее длину стоял накрытый зеленым сукном стол, приткнутый к безжизненному письменному столу. На стенах висели учебные плакаты с изображением людей в противогазах и защитных костюмах. Одни из них несли кого-то на носилках, другие стояли в строю, третьи определяли приборами зараженность местности. За этой комнатой были еще другие, но собирались здесь, и я, отметившись, присел в уголок. Люди были все незнакомые и почти все пожилые.
Сначала говорил Колотилкин. Воспользовавшись передышкой среди дня, я прикинул, что мне надо в ближайшее время сделать, и выписал дела на бумажку. На часы я не смотрел и не дергался: все равно отсюда раньше времени не уйдешь. Потом стал что-то говорить подполковник. Он был похож на отца Теши, Бебутова. Разве что тот ходит в штатском.
Мы встретились с ним в аэропорту Быково, когда летели к Теше в больницу. Тогда он мне и руки не подал, я же в его глазах был убийцей. Я тоже молчал, больно мне надо. А когда он стал приставать ко мне с вопросами, я ему сказал: «Я там не был, узнаете все от Теши».
Мы разыскали Тешу в коридоре распятым на хирургической кровати. Одна нога в гипсе, другая на вытяжке, забинтована и вся правая рука от пальцев до плеча. Лоб, нос и одна щека черные еще, а другая щека уже розовая — сошла короста. Губы — сплошная болячка. Разговаривал он с трудом, но ему хотелось говорить и говорить без конца. Врач рассказывал нам, что до этого он долго молчал. На вопросы отвечал односложно и неохотно.
— Один день потерян, — говорил Теша, — должно быть шесть дней, а получается пять. Два дня без памяти, пришел в себя уже здесь, в больнице. Правда, был момент, когда я вдруг сообразил, что меня везут в машине. Грузовик. Я лежал в кузове. Потом опять ничего не помню. А когда пришел в сознание и понял, что остался жив, стал вспоминать все по порядку и почти все вспомнил. Только не хватает одного дня, — Теша посмотрел на меня и улыбнулся одними глазами, — может быть, найдется еще. Значит так, у нас это было решено заранее...
Теша начал рассказывать, а отец ему запрещает: «Ты молчи, Теша, тебе сейчас трудно разговаривать, я еще здесь долго буду, ты успеешь мне все рассказать». А тот ему: «Я не тебе, папа, рассказываю, я Сей Сеичу. Он понимает».
