отлично знаете, кто они, но приказали своим ребятам – уголовникам и полицаям – распустить слух, что Федоров и Мурженко евреи – и теперь они, как и я, «жиды» со всеми вытекающими отсюда последствиями».
Все-таки вышколенные нынче ребята в КГБ – еще пяток лет назад я бы непременно услышал: «Попадись ты мне в году пятидесятом…», а сегодня такое прочтешь разве только что в глазах. Но что будет завтра?
29.6. Понемножку собираю всяческие данные об обитателях спеца. Составил было анкету из 95 пунктов – увы, она нереальна, в чем я убедился очень быстро: здесь все так прогнили, что стоит задать два вопроса подряд, как возникает угроза разоблачения и доноса.
Ограничусь десятком основных вопросов, ответы на которые можно получить сравнительно безопасно (ценностные ориентации, сопоставление вербально выраженных установок с реальным поведением… и т. п. – отложить на будущее, так как это требует массу времени). Очень жаль, что с прошлого года перестала выходить управленческая многотиражка «За отличный труд». Прелюбопытная, помню, была газетенка: из- под дерюги примитивнейшей, грубейшей и наивной до умиления демагогии такие углы выпирали! Не потому ли какой-нибудь по-столичному выученный идеолог-контролер и прикрыл ее? А я еще в Большом Доме наметил ее для контент-анализа: явные и подсудные представления редакции и корреспондентов о национально-социально-духовном облике хорошего и плохого з/к и т. п.
1. 7. Отправил Сильве письмо – наугад, так как еще не знаю, приехала ли она в Мордовию. С сегодняшнего дня работаю на прессах. Это самая тяжелая из здешних работ. Пытался отговориться близорукостью – тщетно. Узнал по секрету, что управление приказало впредь использовать меня на самых тяжелых работах. Прессы допотопные, нормы дикие – ничего удивительного, что добрая дюжина з/к только за последние два года осталась без рук.
Нам троим создали особые условия: всякий наш шаг под усиленным контролем, к каждому из нас приставлен десяток стукачей. Трудно отличать просто подлость от провокаций. Нужно найти форму осторожности, которую не принимали бы за слабость, иначе конец: любителей чужих шей не оберешься.
5.7. Бергер, живописуя свои блатные подвиги, ревет – аж стекла трясутся. Но более всего он неистовствует, когда рассказывает о том, как его судили в 1962 г. «Кто свидетели? Тот полицай, тот педераст, тот кумовский работник – и все до одного позорные антисемиты! Жид им сто лет поперек горла торчит! Вызывают Могилу… Ну, думаю, мразь, еще ведь и полгода не прошло, как я тебя от Гитлера спас (он ему кирпичом в висок метил). Ах ты тварь, говорю, ты что там на меня налил? А он: «Кому ты веришь? Чекистам? Век мне свободки не видать…» Прокурор зачитывает его показания: терроризировал, отрезал уши, подстрекал и т. д., а Могила ни в какую: не говорил, мол, этого и хоть ты тресни. Судья его было стращать, ну тут я как заору: «Вам что – еще один процесс Бейлиса нужен? Ритуальное преступление шьете? Не ем я христианских ушей! Поняли? Не ем! Не выйдет! Вы уже сотни Нефедовых расстреляли – на Бергере сорветесь!» Судья: «Успокойтесь, Бергер, успокойтесь, – потом спрашивает Могилу. – Вы давно его знаете?» Тот: «Давно». «А что из себя Бергер раньше представлял?» «Да как вам сказать, уважаемый гражданин судья, – Могила ему. – Вы так Сталина не боялись, как боялись Бергера на Дергачке, например. Там его слово было законом»…
15.7. Вчера виделся с Люсей и Виктором[20]. С Виктором дали всего 20-минутное свидание. Как всегда, надули: сказали, что дают 4 часа на свидание с теткой, а потом без предупреждения урезали на половину. Провокация чистой воды. Не дали даже пачки сигарет, а полицаи выносят со свидания пуды сала.
Сегодня вызвали меня с работы и как есть чумазого ввели в кабинет начальника лагеря: из 2-х в штатском один оказался майором Лесниковым, начальником Ленинградской следственной группы, занимавшейся нами. Все одно и то же: прощупывание настроения, заезды издалека под раскаяние, посулы, угрозы. Почему, спрашиваю, украли у меня вчера 2 часа свидания – пленка что ли кончилась? Да нет, пленки, говорит, у нас хватает. Это, поясняет, намек тебе: веди себя хорошо – и все будешь иметь. Как, спрашиваю, хорошо? Сотрудничать с вами или, может, в «Известиях» всю «правду-матку» изложить? «А почему бы и нет?» – ласково так улыбается он. Тут я вспомнил, что ребята там чай заварили, того и гляди выпьют там без меня… Ну, говорю, я пошел – работа не ждет… «Так как же?» – не отстает майор. Вспомнил я лагерные наблюдения: кто резко говорит чекисту «нет», того он не пытается вербовать, тогда как всякая уклончивость двусмысленна, – и решил не церемониться. Не знаю, говорю, правда или нет, но рассказывают, что чехи провозгласили такой печальный лозунг: «Пусть нас е-ут, но подмахивать мы не будем», – в ближайшие 15 лет это будет и моим лозунгом. На том и расстались.
Вечером я, возвращаясь с работы, самовольно влетел в кабинет Колгатина. Диалог:
Я: – Почему мне сначала дали 4 часа, а потом…?
Он: – Я вам с самого начала подписал два часа.
Я: – Дежурный офицер сказал, что 4.
Он: – Этого я не знаю.
Я: – Почему именно 2, а не 4? Я ведь никаких взысканий пока не имею.
Он: – Но ничем хорошим себя и не зарекомендовали.
Я: – Когда у меня будут заслуги, вам придется меня чем-то поощрять. 4-хчасовое же свидание предусмотрено законом, и сократить его можно лишь в качестве наказания. Так за что? Физиономия моя вам не нравится или, может, цвет лица?
Он: – За такой тон я мог бы сразу оформить вас на 15 суток.
Я (подчеркнуто четко и напористо): – Запомните, начальник, еще пара таких провокаций, и я сдохну, но укажу вам ваше место! Я ожидал, что нажмет кнопку под столом и меня утащат в изолятор, но он как-то растерялся, заюлил глазами и сказал, что это не он, что это приказ сверху.
Администрация еще не нашла нужного тона в обращении с нами. Этому мешает поднятая вокруг нас пыль, в которой слишком назойливо мелькают синие погоны. Любопытно, что их (администрацию) намеренно дезинформируют: рассказывают о наших связях в ЦРУ и Шин Бет, о том, что по нашему делу расстреляли шестерых (слова замполита старшего лейтенанта Лосева – по его уверению, так сообщили им во время специальной лекции в управлении). А недавно по местному радио читали статью, опубликованную в спецжурнале для работников МВД «К новой жизни» – роман да и только.
20.7. По вошедшему в силу в 1969 г. закону рецидивисты, отсидевшие треть срока, должны содержаться в бараках обычного (открытого) типа, а не в камерах. Сегодня на работе Колгатин, отвечая на вопрос Бергера, почему нарушается этот закон, сказал, что мы особый лагерь, и у нас свои законы. О нарушении же данной статьи знает сам Руденко – так что все, дескать, в порядке.
31.7. Писать все труднее – устаю очень. Всякий день надо решать мелкие проблемки – удачное решение их мало что дает, хотя и выматывает предельно, промахи же болезненны. Типичный пример. Репейкину кто-то сказал (кто именно, он скрывает), что я хочу его избить, за что – не ясно. Я его, собственно говоря, и узнал-то только после того, как меня спросили, за что я собираюсь его избить. Пошел к своей «жертве» объясняться, она от меня бегом. А вечером Воробьев сказал, что посадит меня в одиночку, если только я осмелюсь приблизиться к Репейкину. Очевидная нелепость ситуации никого ни в чем не убеждает. Важен донос, а все остальное – так себе.
6.8. Вызвал капитан КГБ Кочетков. Явно в связи со вчерашним вызовом Алика: пытался его завербовать – сперва льстил и доказывал, что ему, украинцу, с евреями не по пути, потом обещал досрочное освобождение (лет через 8). Кроме прочего, сообщил по секрету, что я и Юра давно предлагаем ему свое сотрудничество, но он наши предложения отклоняет, так как мы люди несолидные и не внушаем ему доверия. Закончил он угрозами скомпрометировать его, а когда и это не оказало должного действия, сказал, что создаст такие условия, что нового срока не миновать. Алик взбеленился и заявил, что ему нечего
