видать, но у нас коньяк — это больше, чем питьё, это показатель. Кто достанет лучший коньяк — того и горка. Итак, чья горка? -
— Твоя.
— Это мамаша привезла, я ей специальным письмом заказывал: без «Наполеона» и ананаса не являйся. Золото мамаша! Ваше здоровье… Ты ешь, ешь, отвечай, какой я повар? -
— Ты великолепный повар, — сказал Павел, пробуя то одно, то другое. Из чего сварен суп, он не угадал. Шашлык был такой, какой, пожалуй, только на Кавказе водится, да и то не везде. К закускам было жаль прикасаться — так художественно оформлены, целые произведения.
— А! Жди одну секунду, я тебя сейчас убью! — закричал Рябинин, бросаясь вон.
— Расскажите, пожалуйста… да кушайте, кушайте. — Жена Рябинина протягивала ему всё новые угощения. — Расскажите, пожалуйста, что в Москве носят? — Хотя, конечно, вы мужчина!… Но бывают мужчины наблюдательные. Мы здесь в провинции совсем отстаём. Наверно, мы вам кажемся смешными? -
— Нет, почему… спасибо, спасибо, уже сыт, — бормотал Павел, страдая. — Почему же провинция… теперь, благодаря телевидению…
К счастью, раздались торжественные шаги, и Рябинин вошёл, высоко неся блестящий поднос с чем-то ни на что не похожим. Оно пылало самым настоящим огромным фиолетовым пламенем. Вероятно, облитое ромом и подожжённое.
— Суфле-сюрприз! — возгласил Рябинин голосом конферансье. — Чёрт возьми, дегустация так дегустация! Минуточку… вашу тарелку!
От покрытого узорами, как именинный пирог, суфле он ловко отделил лопаточкой часть, опустив её на тарелку Павлу вместе с горящим огнём. Огонь пыхнул раз-другой, погас. Павел поковырял ложечкой. Под горячим слоем пышного суфле было внутри ледяное мороженое-пломбир с изюмом.
— Да, — сказал Павел. — Убит. Такой диапазон… Начиная от котлет из жёваной бумаги…
— Стараемся, — скромно сказал Рябинин и посмотрел весёлыми и идеально наглыми глазами.
— Чёрт возьми! — озадаченно сказал Павел, — Чёрт возьми, ни за что бы не представил, подумать но мог, во сне бы не увидел, что найду тебя здесь… вот таким.
— Каким? -
— Во-первых, что ты нашёл призвание в кулинарии!
— Призвание? — Ты что, чокнулся? -
— Нет, прости меня, но, чтобы так готовить, надо иметь призвание.
— Надо иметь просто башку.
— Во всяком случае, любить это дело.
— Ненавижу!
— Что? -!
— Ненавижу. В гробу бы его видал в белых тапочках.
— Слушай, старик, ты много выпил? -
— Не беспокойся за меня. У меня норма — бутылка.
— В таком случае ответь подробнее, зачем же ты… повар? -
Рябинин налил в свою рюмку, опрокинул одним духом, с отвращением поморщился, но закусывать не стал, только рот ладонью вытер, потер задумчиво колючий подбородок.
— Вообще-то, конечно, я могу тебе не отвечать. Не люблю этой богоугодной богоухабности в разговоре, когда надо просто пить да веселиться… Я тебе ведь очень рад, ужасно рад тебя видеть! Я любил тебя и тогда, только это не было заметно. Ты среди нас был самый… мудрый ребёнок, что ли. Ты умел смотреть на вещи всесторонне. И вот теперь ты — ты! — спрашиваешь, задаёшь наивные вопросы, как какое-то дитя. «Зачем ты повар? -» Шутишь? -
— Честное слово, серьёзно. Без всяких подковырок.
— Ладно, отвечу тебе, как дитю. Каждый делает какую-нибудь хреновину, чтобы прожить. Кто на тракторе вкалывает, кто у домны с металлом, а я щи варю.
— Помойные щи и мерзостные котлеты…
— Вы можете строить домны, если вам нравится, а я предпочитаю варить… Какие щи, ты сказал? -
— Помойные щи.
Рябинин закричал, вскакивая и суетясь:
— Довольно фило-зофии! Вот я тебе музыку включу! Говори, что любишь? — Симфоджаз, старомодный джаз, Армстронг, Пресли, Холидей, битлы, могу даже джаз фило-зофский.
Под стеной стояла на лакированных ножках большая радиола новейшей марки. Два выносных динамика от нее были укреплены по углам комнаты, а третий — огромный, целый сундук, оказался аккурат за спиной Павла. Последнее Павел обнаружил, когда вдруг за стулом так мощно и решительно загудело, что он вздрогнул.
Включение великолепной стереофонии, однако, почему-то не обрадовало ни жену, ни тёщу, наоборот, они сразу поскучнели и склонились над тарелками.
Хозяин поставил пластинку. Она ядовито пошипела и грянула. Казалось, завибрировал сам воздух, звякнули стекла в окнах, задрожал пол, и в животе у Павла шевельнулись кишки. Это было не просто громко, но стереофонически громко.
— Туист эгейн!!! — завопила радиола. — Туист, туист!!
Тёща что-то убедительно заговорила, жестикулируя, разевая рот, как рыба, но голоса её не было слышно. Жена, выразив отчаяние на лице, заткнула уши. Бухающие волны звука обхватили Павла щекочущими лапами, шевельнули волосы на голове.
— Туист эге-ейн!!! — ревела радиола.
— Вот же бабьё, тьма, ничего не понимают! — заорал Рябинин в ухо Павлу. — А скажи, машина, а? -
Он блаженствовал. Постукивал ладонью в такт по столу, откидывался на спину, словно купаясь в музыке.
Жена подхватила тёщу, и обе поспешно скрылись вон, плотно прикрыв за собой двери.
— Так, — сказал Рябинин в короткой передышке. — Теперь Иерихон, исполняет Рид.
— Джерикон!!! — завопила радиола, подпрыгивая на ножках.
Где-то после пятой пластинки Павел взмолился:
— Мишка, дорогой, а нельзя ли чего-нибудь… философского? -
— Могём! — сказал Рябинин. — Пассакалия и фуга. Софийский эстрадный оркестр.
В фуге были тоже куски довольно мощные, но они чередовались с такими философскими, что иногда можно было разговаривать.
— А каким ты ожидал меня увидеть? — — спросил Рябинин. — Интересно. Тружеником, перевыполняющим нормы? — Идеалистом, кладущим живот на благо общества? — Свой единственный живот за неимением ничего другого? -
— Честно сказать, я озадачен, даже ошарашен, — сказал Павел. — Мне совершенно не ясны… совершенно не ясны твои цели.
— В чём не ясны? -
— Ты сам говоришь, что живём один раз, но занимаешься в этой жизни ненавистным делом? -
— А ты покажи мне человека, который занимается не ненавистным делом.
— Гм… Чтоб далеко не ходить — смотри на меня, что ли.
— Ты? — Врёшь, конечно.
— Нет. Мы, может, видимся с тобой единственный раз. С какой мне стати врать? -
— Хотя вообще-то… Да, я понимаю. У вас другое дело: интересно бороться за славу, популярность.
— И это у тебя такой примитивный взгляд? -!
— Я не кончил. Деньги! Уж зашибаете не то, что мы, грешные!
— Ну, преувеличено. У меня такого дома нет, к примеру.
— Да, да, прибедняйся!
— Если я скажу тебе, что Толстой писал для славы и денег, поверишь? — Для славы лучше пойти в
