– Домой к Сотникову, – сказал я.
– Ну, тогда открывай ворота.
– Довезешь, отец? – Я торопливо натягивал свитер и камуфляжную куртку.
– Странный вы народ. – Петрович кряхтя сел за руль. Ему было неслабо за шестьдесят, но выглядел он на замечательный «полтинник» и каждое утро (даже в выходные) в любое время года, насколько я знал, бегал в парк на спортплощадку и там отжимался и подтягивался. – Твоя мама еще только начала давать твоему папе, не помышляя ни о чем, кроме удовольствия, когда я уже вовсю возил
Вышли с территории хорошо, а когда погнали переулком к проспекту, наперерез выметнулась поржавленная «копейка», в окно которой уже высовывался чурка с «трубой».
– Ах ты, барабашка козлиная... – проворчал Петрович, лихо сбивая ее с пути капотом; «копейка» пошла юзом. – Да у них тут все оцеплено...
– Надо уйти, отец!
– Не тринди, сам знаю!
В зеркало я увидел, что человек с «трубой» уже на улице, ловит нас в прицел. Мы начали вилять, то плавно, то резко уходя по неширокой улочке справа налево и обратно. Еще я успел заметить, что переулок абсолютно пуст: ни автобусов, ни машин, ни людей...
Стрелок все рассчитал правильно и сделал это за доли секунды; мы даже не успели выйти из зоны обстрела. Снаряд попал в багажник, и огромный тяжелый «мерс», пролетев еще немного вперед на передних колесах, упруго воспарил под дождем над асфальтом, нехотя переворачиваясь в воздухе. Петрович что-то проорал, но в этот момент окружающий меня мир сжался до размеров детского мячика, и его поглотила темнота.
Где-то не завернули кран, и я отчетливо слышал, как капает вода: крупными каплями, с большой высоты, на бетонный пол.
Очень не хотелось открывать глаза, потому что я знал, что будет: ничего хорошего. Второй раз за два дня я в ауте, но стоит прийти в себя, и все мгновенно вспоминается.
Холодно. Не откроешь глаз, не начнешь двигаться – замерзнешь.
О черт, где это я? На асфальте, головой на камне (неудобно и жестко), над головой – широкий каменный свод, уходящий вдаль... Вокруг – темнота и дождь, но сюда пробивается тусклый свет фонарей с набережной. Лежу ногами к чугунному бордюру, за которым – черные воды реки... Серебрянка? Интересно, как я здесь оказался? Нашу машину подорвали довольно далеко отсюда. И где Петрович, жив ли? А я сам... насколько жив?
Попробовал приподняться. Тело болело, шея и спина затекли, кололо в боку, но, кажется, ничего не сломано... Что же меня спасло? У меня было три варианта: сломать шею при падении машины, сгореть в ней, или сгореть после того, как сломал шею. Все три варианта одинаково оптимистичные. Но ничего подобного не произошло. Пациент попал под лошадь – лошадь отделалась легким испугом... Что ж, если шутим – значит, живы.
Ни часов на руке, ни оружия (даже в наплечной кобуре), ни рюкзака рядом нет; кроссовки, правда, не тронули. Справа, метрах в десяти – огромная куча тряпья, шевелится и стонет. Так, понятно... Меня зачем- то притащили под мост Серебрянки и оставили в компании бомжей.
Не с первого раза поднявшись и держась за покатую стену моста, я двинулся к куче.
Какая вонь!.. Я осторожно пнул кучу ногой:
– Эй, дружок!
– М-м! – сказала куча и сделала движение, будто отбивалась.
– Нет уж, ты вылезай! – Я пнул снова.
– А ты водки принес?! – хрипло гаркнули оттуда.
– Да какая водка, – вдруг послышался другой голос, похожий на женский, – это оклемался тот придурок в камуфляже...
Да их там двое! Я пнул сильнее.
– Эй, босота! Буду метелить вас до тех пор, пока не вернете мой рюкзак и оружие!
– Лесик, он по мне ударил... – не вполне связно сказал голос, похожий на женский.
Из кучи вонючего тряпья появилось лицо, на котором сверкали одни глаза, остальное было в бороде и грязи.
– Ну что ты привязался?! – возмущенно сказало лицо. – Оклемался – и вали, не мешай добрым людям вкушать ночные сновидения...
– Так ты интеллигент! – сказал я. – Вот что, интеллигент из помойки! Вылезай, поговорим, иначе вкушать сновидения будешь на дне Серебрянки!
– Иди, Лесик, он злой, – сказала женщина.
– Дама права, – подтвердил я. – Злой и жестокий. Выходи, Лесик.
Десять минут спустя мы стояли у бордюра на приличном расстоянии друг от друга и глядели на воду. Дождь все шел. По воде метались блики фонарей.
Лесик был невысоким крепким мужичком, мне почему-то сразу захотелось назвать его Нафаней, наверное, за его схожесть с мультяшным персонажем. Одет в потерявшие естественный синий цвет джинсы, древние рваные «казаки» и нелепую, бывшую бежевой, куртку неопределенного фасона. Ему могло быть как сорок лет, так и шестьдесят; думаю, он сам уже не помнил, сколько точно. Он безропотно вернул мне автомат, наплечную кобуру с «макаровым» и рюкзак, в котором остались медикаменты и две гранаты (еще один феномен – почему они не сдетонировали в машине?!) – все продукты они подчистили. «А часы?» – спросил я. Лесик с тоской плюскнул губами: вас притащили сюда уже без часов, честное благородное, это не он. Часы было жаль. Настоящие SEIKO, пусть даже они и не шли, но была надежда их починить.
– Как, ты говоришь, зовут тебя? – спросил я.
– Лесик.
– А по-нормальному?
– Леонид.
– Замечательно... Слушай, Леонид, как мне найти одного паренька, может, ты слышал краем уха... Имя у него странное – Человек Равновесия.
Он не удивился, не рассмеялся, не стал уточнять и не назвал меня двинутым. Он спросил – но опять же совсем не то, что я ожидал услышать:
– А тебе зачем?
– Поговорить.
Лесик повернул голову:
– Пожрать не хочешь? – не дожидаясь ответа, он пошел в глубь убежища, поближе к покатой спине моста, завозился у небольшого костровища. – Банка тушенки есть, – громко сказал он оттуда, – и голубцы... Водку, правда, допили еще вечером, не взыщи. Но хлеб остался. Сейчас разогрею.
Завозилась и села в тряпье женщина: грязная, всклокоченная, с заплывшим глазом, одетая в нечто похожее на видавший виды, сильно рваный кожаный плащ.
– Жрать будете?
– Хочешь жрать – иди готовь, – сказал Леонид, у которого к тому времени уютно потрескивал маленький костерок. – Нам с человеком кое-что обсудить нужно.
– Ничего не рассказывай бесплатно, только за деньги. – Она резво вскочила и подошла к костерку. – Информация нынче – ого-го...
– Молчи, дура, – беззлобно сказал Леонид, – погрей голубцы и тушенку.
И он вернулся ко мне.
– Как найти того, о ком ты спрашиваешь, знает только один человек. Харик.
– Это что, – удивился я, – имя?
– Да.
– У него... э-э... что-то с лицом?
– Почему? – искренне удивился Леонид.
– Ну... Харик... Это ведь производное от слова «харя»... Или нет?
