27 апреля в 8 часов утра колонна убегающих фашистов была остановлена близ маленького селения Донго. Хотя Муссолини был переодет в немецкую форму, его опознали и расстреляли вместе с его метрессой и двенадцатью главарями «республики Сало».
Трупы Муссолини, Петаччи, Пьетро Коха и других казненных фашистов были доставлены в Милан. Там их повесили вниз головами на площади Лоретто, на том самом месте, где итальянские фашисты и нацисты совершили одно из своих последних кровавых преступлений — расстрел группы заложников.
Не ушел от народного гнева и Пьетро Карузо, начальник римской полиции, который в дни ардеатинской трагедии составлял списки заложников, обрекая их на смерть. Спасаясь от народного гнева, он бежал, но в восемнадцати километрах от Рима его задержал партизанский патруль, доставил в город и передал в руки правосудия. Карузо приговорили к смертной казни и расстреляли в крепости Бравета.
С начальником тюрьмы Реджина Чёли — Донато Каретта — расправился сам народ. 19 сентября 1944 года его опознали родственники погибших в Ардеатинских пещерах и произвели над ним самосуд — возле моста Умберто бросили в Тибр, а потом труп повесили на ограде Реджина Чёли.
А вот фельдмаршал Кессельринг ушел от возмездия. За кровавые преступления, совершенные им в Италии, он был приговорен английским военным судом к смертной казни. Но через два месяца расстрел был заменен пожизненным тюремным заключением. Прошло лишь несколько лет, и оккупационные власти выпустили фельдмаршала из тюрьмы. Он понадобился Соединенный Штатам для обобщения опыта гитлеровской армии во второй мировой войне. Недавно опубликовал свои мемуары «Солдат до конца своих дней». Им больше подошло бы название «Палач до конца своих дней».
— А где теперь ваши спасители?
— Тюремщик Сперри в Риме... Вскоре после того, как меня и Остапенко увезли, в ту же тюрьму были посажены Павел Лезов, Иван Румянцев, Петр Самец, которые были арестованы в Риме. Но за два дня до прихода союзников в Рим им удалось бежать. И помог им в этом тот же самый Сперри.
А вот смелый чех, вскоре после того, как нас с Остапенко увезли из тюрьмы, попался в лапы немецкой разведки. Его увезли в Берлин, мучили в подвалах гестапо, но какова его дальнейшая судьба, не знаю.
Вагнера я тоже совсем потерял из виду... Очень жаль, конечно! Это был настоящий патриот. Помню, когда я находился в окрестностях Неаполя, мне случайно в руки попала какая-то старая газета. В ней крупным шрифтом было напечатано: «Всякий, кто укажет местонахождение поляка Езика Вагнера или уничтожит его, получит благодарность от немецкого командования и 5000 марок». Возможно, что и он попал в лапы гестапо...
А наш дорогой Алексей Владимирович Исупов умер 17 июля 1957 года в Риме. Хотя он и не смог вернуться в Россию, но до конца дней сохранил любовь к родине. После его смерти Тамара Николаевна передала в дар Третьяковской галерее лучшие картины мужа. Среди них есть и те, которые мне посчастливилось увидеть еще на итальянской земле. Недаром, прощаясь с нами, Алексей Владимирович сказал: «Вы еще увидите мои полотна на родине».
Бессонный — наш испытанный связной — сейчас пенсионер, живет в Киеве, У него нет семьи, но он считает своими братьями боевых товарищей, в судьбе которых сыграл такую важную роль. Многих из них он разыскал за эти годы, не раз встречался с ними. Ему регулярно пишут письма и Коляскин, и Тарасенко, и Конопелько, и я.
— Как бы я хотел пожать руки всем, кто остался в живых, всем моим друзьям, которых я обрел вдали от родины! — задумчиво произносит Алексей Афанасьевич. — И еще хотел бы поклониться саркофагу, где погребен Галафати, и саркофагу номер триста двадцать девять. По всей вероятности там лежит русский, которого я видел в ту страшную ночь... Как видите, не Кубышкин, но какой-то другой русский похоронен рядом с итальянскими друзьями. Вот узнать бы, кто?
— А как сложилась судьба Маши?
— Маша с комсомольцами Мценска ушла в один из партизанских отрядов. Она отлично знала немецкий и в отряде была переводчицей. Однажды партизаны попали в засаду. Был большой бой. И в этом бою Маша погибла... Вот так.
Кубышкин замолчал. Потом тихо, словно разговаривая сам с собой, произнес:
— У Юлиуса Фучика я прочитал замечательные слова: «Пусть же павшие в бою будут всегда близки нам, как друзья, как родные, как вы сами!» Именно так должно быть. Для всех, кто остался в живых.
Родной дом
Зимнее солнце медленно поднимается из-за невысоких гор. Кругом чуткая тишина, и от этого особенно звучно похрустывает под ногами снег.
От дома до карьера — полтора километра. Алексей привык ходить на работу пешком: приятно вдыхать полной грудью свежий воздух, да и есть время, чтобы поразмыслить, обдумать что-либо.
Вот уже одиннадцать лет работает он бурильщиком в карьере, где добывают гранит для Березовского завода железобетонных конструкций. Он полюбил свою профессию, сумел найти «живинку» в этом деле.
Алексей глядит на часы и прибавляет ходу. Ему хочется застать сегодня экскаваторщика третьей смены, который работает в его забое. Этот парень вчера «наломал дров» — переворошил всю груду негабаритов, которые были уже пробурены. Получилось, что труд, затраченный звеном Кубышкина, был сведен почти на нет. Правда, в материальном отношении звено не пострадало: работа уже зачтена им. Но разве дело только в этом? Звено Кубышкина борется за звание коммунистического. Один из пунктов их обязательства гласит: «Бороться за экономию рабочего времени, за экономию горючего для компрессора, за долгую сохранность рабочего инструмента». А сколько понадобится сил и времени, чтоб снова пробить эти перевернутые негабариты?
Вот и контора. Алексей с трудом открывает примерзшую дверь, и в коридор врываются белые клубы морозного воздуха. В коридоре стоит и курит парень в черной меховой шапке-ушанке. Заметив вошедшего, он торопливо бормочет приветствие и хочет выскользнуть за дверь.
— Постой-ка, дружок! — Кубышкин решительно положил руку на плечо парня. — Долго будешь портить работу?
— Да ведь темно было, — начал оправдываться экскаваторщик. — Ночью не разберешь, сделаны шпуры или нет.
— А все-таки надо разбираться!
— Больше не повторится.
— Ну, смотри. Верю, что просто ошибка вышла.
Алексею самому неприятно вести этот разговор. Куда легче говорить человеку что-нибудь хорошее. Но парня нужно поправить.
В конторе висят доска показателей лучших производственников карьера, где ежедневно проставляется результат работы каждого. На ней постоянно можно видеть и фамилию Алексея Кубышкина, выполняющего норму на 135-140 процентов.
В конторе становится шумно: собираются рабочие первой смены.
И вот рабочий день начинается. Сердито, словно жалуясь на крепость камня, жужжат перфораторы, вгрызаясь в твердый гранит. Бурильщики теперь до самого перерыва не выпустят из рук бурильных молотков. Никаких остановок, никаких перекуров — таков неписаный закон их звена.
Одиннадцать лет Кубышкин чувствует в своих руках упругое дрожание перфоратора, неподатливость и сопротивление гранита. Не каждому по плечу такое единоборство. Бывает, что пасует человек перед камнем, отступает. Проработает какой-нибудь новичок месяца два, а потом глядишь — уже обходной листок
