– Ой да, – сказала Галинка, – нам в школе говорили: это из-за того, что Деникин зерно вывез.
Павел ничего не сказал, а внутри все опустилось. Впрочем, какая теперь разница, кто вывез зерно? Хотя если бы Петр жив остался, было бы ему обидно такое слышать.
Будь Павел лет на пять помоложе, приударил бы за Галинкой, женился, поселил бы у себя, пусть за матерью ухаживает, детей растит. А так – кому он нужен? Старый уже, почитай.
Павел слышит чьи-то осторожные шаги. Оборачивается: вот те на, Полина, что ты здесь делаешь?
Маленькая девочка в белом платьице, одна на палубе ночью. Словно привидение.
– Мне не спится, дядя Паша. Папа говорит, надо подышать свежим воздухом.
Павел вздыхает, берет девочку на руки. Давай, говорит, вместе постоим.
– А вы, дядя Паша, – говорит Полина, – очень, наверное, смелый человек.
– Почему? – удивляется Павел. – Обычный советский человек, как все.
– Вы знаете, мне мама рассказывала, был такой древний греческий философ, – и Полина морщит лобик, вспоминая трудное имя. – Ана-хар-сис, вот. Он говорил, что моряки – очень смелые люди. Потому что их только четыре пальца отделяют от смерти. Четыре пальца, – поясняет она, – это толщина корабельной доски в Греции была.
– Ну, – говорит Павел, – у нас вон какой большой корабль, теплоход, тут не одна доска, очень много. Четыреста пальцев. Четыре тысячи. Можно не бояться.
– Я и не боюсь, – серьезно говорит Полина, – я знаю, если корабль потонет, нас спасут. Как челюскинцев.
Они вместе смотрят на реку.
– Дядя Паша, – говорит Полина, – а вы сильный. Почти как папа. Вы знаете, какой мой папа сильный? Ого-го! И еще однажды он показал мне бронепоезд. Вы видели когда-нибудь бронепоезд?
– Видел, Полина, – отвечает Павел и замолкает.
Он видел бронепоезд, видел, как из бронированного борта вырывается огонь, видел, как горят избы, слышал предсмертные крики, стоны раненых, приказы расстрельной команды и залпы ружей. Брат Петр успел спрятать Павла в стогу, сказал:
Вот я умру, думает Павел, пройдет еще сколько-нибудь лет – и вообще никто не будет об этом знать. Потому что в учебниках никогда не напишут, а если напишут, то две строчки, вроде «антисоветский крестьянский мятеж». Какой же он был антисоветский? Это все только против коммунистов и чтобы зерно не забирали. Лозунги еще такие: «Долой коммунистов и выкачку хлеба!», «Да здравствует вольная торговля!» и еще «За веру христианскую и ислам!» – это потому что башкир и татар много было.
На палубу выходит мама Полины, вырывает ребенка у Павла из рук, уносит в каюту, что-то шипит девочке по дороге – и вдруг Павла захлестывает злость: ведь даже спасибо не сказала, вырвала и унесла, будто он людоед какой или вот как Стенька Разин, девочку ее за борт собирался выкинуть! Сука городская! Муж работает где-то, социализм строит, а она по Волге разъезжает! Жалко ей, чтоб заслуженный матрос ребенка на руках подержал! – и он понимает, почему злится на Полинину мать: просто завидует.
Павел смотрит на темную воду и думает: я бы тоже хотел дочку, хотел бы нормальную семью. Вот отец был счастливый: трое сыновей, одна дочка. Правду мать говорит: повезло ему. Так и не узнал, что колчаковцы убьют Николу, большевики – Петра, Катеринка с голоду умрет, а внуков не будет вовсе.
Они ведь нарочно все умерли, со злобой думает Павел, нарочно умерли, чтобы не знать, что дальше будет. Чтобы мне одному все эти годы за матерью ухаживать. Ни жены, ни детей, ничего. Всю жизнь – только мать да река. Отец с братьями давно в раю, если есть рай, а Катеринка точно в раю, даже если рая и нет, специально для нее должен быть, хотя теперь и говорят, что это сказки. Да пусть даже и нет рая, ну и что: они уже умерли, всё. А мне за них – дела доделывать да с матерью мыкаться! Конечно, я младший, маленький был: ни на германскую, ни на Гражданскую не успел. Пары лет не дотянул, добровольцем пошел бы, как Никола, тоже был бы сейчас погибшим героем. Двух лет не хватило, двух лет – он вспоминает недавний разговор и думает с обидой: четыре пальца от смерти! Ерунда все это, кто же смерти боится? От смерти всегда один шаг! Но ведь и до жизни, счастливой, хорошей жизни – тоже один вершок. Спрятали бы мы зерно от продотряда – не умерла бы Катеринка, мать бы с ней жила, я бы женился, детей завел. А даже пусть бы и умерла! Шваркнул бы я дверью десять лет назад, женился бы на Любке, мать все равно потом в Москву с собой взял, чай, не бросил бы.
И так Павлу обидно, что жизнь, почитай, уже прошла и ничего в его жизни не было, так обидно, что он плюет в ночную реку, возвращается в каюту и засыпает.
Плевок падает в темную воду, растворяется в ней, и злость Павла маленькой каплей впадает в реку, где в ночной воде плавают усатые рыбы, где ползают по дну раки, где молчат сгнившие остатки утонувших лодок, а на самом на дне волжских омутов дремлют воспоминания, спит память тех, кто молчит, кто как рыба не издает ни звука, кто никому не расскажет о своей жизни – лишь ночной воде, черной Волге, пустым берегам и ломтику месяца в антрацитовом небе.
А утром светит солнце, пассажиры ходят по палубе, улыбаются, смеются, играет музыка, люди с пристаней машут руками, лодки у берега снуют, водовозы бочки водой наполняют, в небе, может, даже дирижабль летит или самолет, репродуктор поет
Полина с мамой находят Павла, мама говорит:
– Я хочу извиниться. Проснулась ночью, дочки нет, я так испугалась! Спасибо, что присмотрели за девочкой!
Павел улыбается, говорит:
И они уходят, а Павел смотрит на этих счастливых людей и думает: будь Петр жив – ему бы здесь понравилось. Он технику всегда любил, а сейчас заводы, фабрики, трактора в деревнях, теплоходы новые по Волге плавают, музыка красивая целый день играет… Сделали, выходит, коммунисты, что обещали, построили хорошую жизнь трудовому народу. Зря, выходит, Петр, ты сражался и погиб? Жену молодую оставил, сам толком не пожил, кино не видел, радио не слышал, и было-то тебе тогда всего двадцать, так что теперь, выходит, ты мне – младший, не я тебе.
И захотелось Павлу, чтобы все-таки рай был, и чтобы этот рай был похож на Волгу летним днем, и чтобы все умершие – отец, братья, сестренка, все те, кто погиб на германской войне, кто умер от голода в двадцать первом, кого расстреляли из пулеметов, порубали саблями, закололи вилами, утопили и повесили, – чтобы все они плыли сейчас по небесной реке на небесном теплоходе, а по берегам стояли бы счастливые деды и прадеды, махали с пристани, набирали в бочки воду, суетились на лодках, и повсюду играла бы музыка, и Любовь Орлова в веночке из ромашек пела:
54. Лодка, наводнение, старик, животные
– Ресторан «Мазай»? – смеется Никита. – Аквариумы? С зайцами, что ли?
– Ну, – объясняет Виктор, – скорее, не аквариумы, а целая водная композиция. Бассейн, мостик, аквариумы… речная тема.
Наташа тоже смеется:
– Официанты наряжены зайцами, барная стойка в форме лодки, все такое?
– Это уже не наше дело, – отвечает Виктор. – Нас спрашивают про аквариумы и, если есть идеи, про бассейн.
Утренняя летучка, обсуждение нового клиента. Наташа, маленькая худощавая брюнетка, чем-то похожая на Машу в молодости. Виктор, двадцать пять лет, всегда в костюме и при галстуке. Витей не назовешь – только Виктор. Серьезный молодой человек. Вот сегодня принес новый заказ.
За это люблю свой бизнес, думает Никита, – всегда что-нибудь неожиданное. Ресторан «Мазай», с ума сойти.
– А чего, – говорит он, – сделаем островок небольшой… как там? Меньше сажени земли в ширину, меньше аршина в длину.
