будем… не могу придумать рифму. Мне нравятся эти слова: дринчать, батл, вэнтать, фачиться. Хочется небрежно войти утром в аудиторию, сказать кому-нибудь, чтобы Маринка слышала: вчера отфакал одну герлу. Была в полном отпаде. Пусть Маринка знает, чего я стою.
Поручика нет дома, устраиваемся на черной лестнице. Кайфовое место: через маленькое оконце видна дверь Поручикова флэта, а нас не видно. Я скидываю куртку, хочу предложить Маринке сесть, но вижу – она уже устроилась прямо так. Протягиваю куртку Женьке, она говорит «спасибо», усаживается, а Маринка смотрит на нее с легким презрением. Женька снова надувает губы и отворачивается.
С бёздником тебя, говорит Крис, снимает с руки джинсовую феничку, надевает мне на запястье. Женька вытаскивает из сумки кассету «Сони», говорит последние «Смоки», сама записала, Альперович протягивает какую-то папку, завернутую в газету, шепчет заговорщицки дома развернешь, – небось, Самиздат, чего еще ждать от Альперовича? Сидор говорит, что подарок будет потом, а Маринка подходит ко мне и целует в губы. У нее мягкие губы со вкусом помады, свежее дыхание, светлые вьющиеся волосы. Мой член сразу встает в тесных джинсах с единственным вышитым пацификом.
Первую бутылку пускаем по кругу. Хороший вайн, говорит Крис. Боже мой, какую же дрянь я пил в армии, вздыхает Сидор, а Крис рассказывает, как он косил в крейзе.
Если бы я не поступил в институт, думаю я, тоже пошел бы в крейзу, не позволил бы себя забрить, как Сидора. В крейзе я бы познакомился с олдовым пиплом, который косит не первый год, вышел бы оттуда системным, уважаемым, ездил бы стопом, ел бы ништяки, ночевал на случайных флэтах. Кайфовая была бы жизнь! Жалко, что я поступил.
– А тебя кололи аминазином, как генерала Григоренко? – спрашивает Альперович.
– А что, генералы тоже косят? – усмехается Марина, а Женя смотрит на нее с презрением и надувает губки. Женя очень красивая сегодня, но я люблю Марину. Вот выпью еще немного, думаю я, подойду к ней и скажу Марина, пойдем пофачимся. А она ответит Ништяк, а Крис только кивнет, потому что он олдовый и врубается во фрилав. Вот только выпью еще немного – и скажу.
Сидор говорит, что надо выпить за Брежнева или лучше – рассказать по анекдоту в его память. Альперович рассказывает про вампиров: За стаканами пойдем или по-простому горло прокусим? – Ты что, пять звездочек – из горла? Сидор говорит, что Героем Союза он, вроде, был шесть раз, а Женька прерывает: мол, кончайте стебаться, все-таки человек умер.
Альперович расчехляет «кремону». Может, мне спеть мой перевод из «Битлз». По-моему я клево перевел начало «Lucy in the Sky with Diamonds»:
Конечно, «ред» – это не совсем tangerine, но иначе в размер не влезает. Зато слово «калейдоскопический» удалось оставить – по-моему, классно. Жалко, припев никак не переводится. Я пытался сделать что-то вроде «Люсю искать и аскать» – вроде, и в размер попадает, и красиво, но что-то не то. А вот еще начало «She's Leaving Home»:
А дальше – опять кранты. Удружили мне пэрента, ох, удружили. Лучше бы я ходил во дворец пионеров в литературный кружок: у меня же явный талант к стихам, надо было его развивать.
А еще я хочу перевести «All You Need Is Love», это главная битловская песня, гимн всех волосатых. Никак не получается: «любовь» по-русски слишком длинное слово. Можно попробовать заменить на «секс», тем более – это одно и то же.
Тем временем Альперович уже поет «Дай мне напиться железнодорожной воды», стараясь не орать слишком громко, чтобы жильцы не сбежались. Летом он был в Питере, переписал кассету «Аквариума» и теперь поет только Гребенщикова. Мы открываем третью бутылку. Я вижу как Женя пересаживается на ступеньку выше и как бы ненароком прижимается к Крису. Вот было бы хорошо, если бы она увела его у Маринки – хоть он и олдовый и вполне врубается во фрилав.
А системный пипл любит «Аквариум»? спрашивает Сидор. Только пиплы и понимают «Аквариум», отвечает Крис. А я больше люблю Цоя, говорит Сидор, он тоже из Питера, китаец, как Брюс Ли. У нас одному земляки кассету прислали, там всего пара песен была… Забирает у Альперовича гитару, ударяет по струнам и орет во все горло, безжалостно фальшивя:
На третьем куплете в окно парадного просовывается недовольное женское лицо, исчезает. Сидор откладывает гитару.
Женька совсем уже притиснулась к Крису, я думаю, как бы подобраться к Маринке, но она с другой стороны обнимает Криса, злобно смотрит на Женьку, опять заводит разговор про гороскопы, телепатию и магию. Рассказывает, как однажды во сне увидела билет, который ей достался на экзамене. Смотрит на Криса со значением, а Крис мускулистой рукой уже обнимает Женьку, но все равно отвечает Кайфово, и тогда Женька гонит свою телегу о том, как в пятом классе они придумали с Леркой цветик-семицветик, который исполняет желания.
Я думаю: если бы у меня был такой цветок, я бы хотел быть стройным и сильным, как Сидор, умным, как Альперович, и свободным, как Крис. Я ездил бы стопом, ел бы ништячки, ночевал на случайных флэтах, фачился бы с клевыми герлами. Но у меня нет такого цветка, и поэтому я могу только смотреть на Марину, которая по-хозяйски обнимает Криса и говорит: цветик-семицветик – это же травка. Нет, отвечает Крис, это символ детей цветов, волосатых. Flower Power, говорю я.
Я отлично знаю английский, перевожу песни «Битлз», умею играть на гитаре. Я очень клевый, только никто этого не замечает, даже Маринка. Крис и Женя начинают целоваться, Маринка делает вид, что ей все равно, обхватывает колени руками, смотрит в сторону. Лестница слишком узкая, я не знаю, как подойти к Маринке, и в этот момент Альперович начинает петь: Рутман, где твоя голова? Твоя голова там где чай, а я говорю, чтобы привлечь Маринкино внимание:
– За что мне нравится Гребенщиков, так это за дзэнскую загадочность: при чем тут чай?
Я жду, что Маринка, которая наверняка не знает про дзэн, спросит «какую загадочность?» и тогда я ей все объясню, но вместо этого она спрашивает: вайн еще есть? И тогда Сидор кричит настал черед моего подарка и вынимает из кармана ноль-пять водки. Все делают по глотку, Альперович швыряет пустую бутылку из-под вермута в окно черного хода, стекло со звоном разбивается, а он, ударив по струнам, орет «Электрического пса», перекрывая голоса жильцов, доносящиеся с парадного.
