стали классикой. Первый, сверстанный Глебом, был продан в 2002 году за 100 долларов с онлайн-аукциона 'Молоток', – впрочем, все участники проекта уже занимались другими делами.
Шаневич, устав совмещать квартиру с офисом, продал многокомнатную в Хрустальном и купил две квартиры поменьше: в одной располагался офис, в другой жил сам Шаневич. Вероятно, он скучал по прежним безумным тусовкам, потому что вскоре сделал сеть клубов и ресторанов в своем легендарном хаотическом стиле.
Арсен, переехав из Иерусалима в Москву, создал несколько проектов, которые сделали его чуть ли не символом русского Интернета. Деньги на них выделил известный политтехнолог Паульман, а дизайн разработал Тим Шварцер. Его студия процветала еще несколько лет, но дом в Лондоне, который пророчил Андрей, Шварцер так и не купил.
Влад Крутицкий выполнил свои обещания и основал собственную интернет-империю, которую успешно использовал в предвыборной компании 2000 года. Пробудившаяся религиозность не помешала ему создать несколько анонимных сайтов, куда сливали компромат. Глеб так и не узнал, украл Влад полмиллиона, как говорила Марина, или, напротив, потерял собственные деньги на жадности Абрамова. Первый вариант нравился Глебу куда больше: Абрамов выглядел невинной жертвой Влада и Марины, а вовсе не жертвой собственной глупости и ненасытности.
О старых знакомых Глеб читал иногда в газетах – точнее, в онлайновых новостных лентах, со временем полностью заменивших ему бумажную прессу и телевизор. Иногда, сидя у компьютера, он загружал старый mIRC и заходил на канал #xpyctal, будто надеясь найти там Снежану. Порой беседовал с Горским, последний раз – уже по ICQ, убившему старые способы сетевого общения. Горский сказал ему недавно: он понял – время не проходит, а скапливается где-то, и лежит там, аккумулируясь в разных предметах.
Например, в групповой фотографии, некогда сделанной в Хрустальном. Иногда Глеб доставал ее и подолгу всматривался. Марина стояла у самого края, лицо ее исказила рыбья оптика фотоаппарата. Ни Вольфсон, ни Феликс, которым он показывал снимок, Марину не узнали. Глядя на деформированные черты, Глеб тоже не узнавал ни девочку, в которую когда-то было влюблено полкласса, ни женщину, с которой он однажды занимался любовью. Лицо искажено – и потому легко вычитать в нем ненависть, коварство и злобу, которые так хочется видеть в лице убийцы. Но Глеб хорошо помнил тот день и твердо знал: когда фотограф нажал на спуск, Нюра всего лишь беспокоилась, что в факсе нет бумаги. И не больше того.
Ни от нее, ни от Абрамова не было вестей. Порой Глеб воображал, как она со своим Алешей живет где- то за границей на деньги, полученные от Крутицкого. Может, и самого Абрамова давно уже нет в живых. Иногда Глеб думал, что Влад вполне мог убить Марину, чтобы замести следы. А может, Горский был прав, и Абрамов пострадал по собственной вине, а Влад совсем ни при чем. Может, Марина и в последний раз не сказала всей правды. Может, она все наврала. Может, там, где Марина сейчас, она встретилась с Абрамовым, и его поцелуй растопил ледяной кристалл ее сердца.
Год назад сервер, где располагался подписной лист их класса, упал, и Вольфсон не стал его поднимать. Выяснилось, что им, в принципе, не о чем говорить. Глеб снова растерял одноклассников, и порой думал, что не так уж важно сейчас, живы ли Абрамов и Марина, поскольку еще со школьных времен знал: быть в Америке и быть мертвым – почти одно и то же. Сетевые bookmarks – всего лишь закладки в Книге Мертвых, бесполезные, как старые номера в телефонной книжке. Глеб никогда больше не звонил ни Свете, ни Ирке, да и Оксану видел только один раз.
Она снова прилетела в Москву через два года и почему-то сразу позвонила Глебу. Они встретились в недавно открывшемся кафе у Покровских ворот. Рассматривая стену, расписанную под Дали, – вероятно, кем-то из старых Таниных друзей, – Глеб меланхолически заметил, что сегодня вторая годовщина Емелиной смерти. По тому, как изменилось лицо Оксаны, он понял: Вольфсон так ей ничего и не передал. Действительно, перед поездкой в аэропорт Валера забыл посмотреть почту, и сам узнал, когда Оксана уже улетела на Восточное побережье.
Новость о смерти Емели два года лежала замороженной в каких-то неведомых пространствах – то ли в коллективной памяти их класса, то ли в компьютерных сетях. Как тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год мертвым сном терпеливо спал в памяти Марины, чтобы напомнить о себе через двенадцать лет.
