светлые волосы, а сидела бы подольше перед зеркалом, как Вовкина мама, если бы не сама, а в ателье, как Наташина мама, шила себе нарядные платья — какая бы красивая она была! А ей все некогда». Отца Семен помнил плохо, шесть лет прошло после его смерти.
Раздумья о матери сменились мыслями о Саратовкине. Захотелось вновь взглянуть на фотографию старого дома. Олег уже спал, и Семен, осторожно ступая на носки, вышел в прихожую и достал из кармана фотографию. Чарри тоже спал, сладко похрапывая, развалившись у вешалки. Из ванной доносились всплески воды: мать стирала белье.
Влюбленными глазами Семен снова разглядывал булыжную мостовую, дом с остроконечной крышей, с высоким крыльцом, на котором справа, около железных перил, был приделан какой-то большой предмет, напоминающий ящик.
— Спать, Сеня, спать! — заглянув в дверь, сказала мать. — Поздно, утром тебя не поднимешь.
— Я сейчас, мама, — сказал Семен.
«Будь что будет», — снова подумал он, закладывая фотографию в дневник. Сложил в портфель книги, постелил постель, разделся и мгновенно сладко уснул.
Семену удивительно повезло. Учителя, точно сговорившись, не спрашивали его. А он сидел как на иголках. Во-первых, не так-то просто выглядеть учеником, выучившим урок. Для этого надо принять уверенную позу, но на всякий случай не встречаться глазами со взглядом учителя. А во-вторых, сегодня он чуть не опоздал в школу, в класс вбежал за несколько секунд до звонка и, естественно, не успел сообщить «разведчикам» о своем открытии. Но к концу первого урока метко брошенные записки оповестили о случившемся не только «разведчиков», но и всех остальных ребят.
На перемене фотографию, которую Семен не выпускал из рук, уже смотрел весь класс.
Николая Михайловича в школе в тот день не было. После уроков «разведчики» — а их было шестнадцать человек — отправились к учителю домой, но его не застали. Сунули в дверь записку.
Николай Михайлович вскоре пришел домой, прочел записку и, хотя были у него другие дела, немедленно направился в глазную поликлинику. Он понял, что фотографию Семен стащил из архива, и его беспокоило нашествие «разведчиков» в поликлинику.
А для беспокойства основания были. Все шестнадцать с замиранием сердца вначале изучали здание поликлиники снаружи, сравнивая его с фотографией. Затем принялись разглядывать высокое крыльцо с широкими каменными ступенями, стертыми временем, и остатки чугунных перил с причудливым старинным орнаментом.
Тыча пальцем в фотографию, Семен сказал:
— И еще что-то было здесь. Что за предмет, непонятно. Вон даже след остался на камне.
— Привинчено было… — расковырял кто-то из ребят забитые пылью и мусором дырки.
Восьмиклассники молча миновали узкий тамбур и вошли в полукруглый вестибюль с куполообразным потолком. Их внимание привлекли высокие стрельчатые витражи из разноцветных стекол. Двери, ведущие во внутренние помещения поликлиники, были расположены под ними. Обычные двери, покрашенные белой краской. И вообще все остальное, кроме окон и потолка, было обыденно привычным. Белые скамьи у стен. Пол, покрытый светлым линолеумом, затоптанный ногами бесчисленных пациентов. Белая пристройка с окошком, в котором, словно фотография в рамке, виден был строгий профиль немолодой регистраторши.
Несколько человек стояли в очереди к окошку.
Стараясь не обращать на себя внимание, «разведчики» по одному вошли в вестибюль. Но их было шестнадцать, одного возраста, с одинаковым выражением на лицах, в походке, в движениях — выражением восторга, любопытства, желания остаться незамеченными. Их, конечно, заметили.
— Надо проникнуть в глубину здания. Вставайте в очередь к окну, — шепнул Семен соседу, и по цепочке мгновенно слова его были переданы всем.
Семен первым пристроился в очередь за старушкой, которая опасливо отодвинулась. За Семеном молча встали остальные.
Очередь подошла быстро.
— Семен Неверов. Пятнадцать лет. Улица Советская, семь, квартира четыре, — ответил Семен на вопросы регистраторши.
— Сорок седьмой кабинет, — сказала она, равнодушно, поверх очков, взглянув на мальчика.
Так же равнодушно записала она второго и третьего «разведчика».
Четвертой подошла Лаля Кедрина, девочка не по годам пухлая, с миловидным беленьким личиком и ясными бирюзовыми глазами. Она назвала фамилию, имя, принялась было за адрес, но регистраторша вдруг забеспокоилась, выглянула в окошко. Очередь ребят-одногодок заронила в ее душу подозрения. Но они стояли тихо, с трогательным для их возраста желанием попасть на прием к врачу.
Она записала Лалю Кедрину. Однако следующего пациента все же спросила:
— Что это? Из одной школы? Почему все сразу?
Следующим был низенький крепыш, прозванный Левитаном в честь знаменитого диктора.
— Никита Пронин, — таким неожиданно густым и красивым басом сказал он, что регистраторша вздрогнула и недоверчиво поглядела на мальчика.
— Видите ли, мы проводили опыты по химии, — продолжал Никита, — и вот у всех что-то случилось с глазами…
Как раз в это время в вестибюле глазной поликлиники появился Николай Михайлович.
Очередь рассыпалась. Регистраторша поняла, что пришел учитель, и с любопытством дожидалась, что будет дальше.
— Где Семен? — спросил Николай Михайлович.
— Он уже там. На приеме. — Никита кивнул на дверь, ведущую из вестибюля в коридор.
Николай Михайлович подошел к окошечку регистраторши:
— Извините. Произошло недоразумение, — сказал он.
Регистраторше было интересно узнать подробности, но по лицу учителя она поняла, что тот не намерен объясняться, и сердито сказала:
— Только время отрывают. Учеников своих к порядку приучать надо. Да родителей к директору…
Николай Михайлович снял плащ. Молча бросил его на плечо Никиты и исчез за дверью.
Он вернулся оттуда с тремя «разведчиками». Семен был уже в кабинете. Сидел напротив врача, и та исследовала его глазное дно.
Все вышли на улицу, спустились с крыльца, и ребята стали ждать нагоняя.
Но Николай Михайлович только вздохнул, засунул руки в карманы и сказал:
— Ну зачем было так спешить? Вот кончится прием. Договоримся с начальством и спокойно все осмотрим. Зачем же мешать людям работать? Ведь сюда больные идут, а вы игру затеяли. Я считал вас разумнее и взрослее.
— Но ведь так, Николай Михайлович, интереснее, — сказал Никита.
Николай Михайлович промолчал. Он все это понимал и отчитывал своих «разведчиков» только для приличия. И они это отлично чувствовали.
На крыльце появился сияющий Семен. Он уже забыл все неприятности, причиненные врачом, и шел к Николаю Михайловичу, держа в руках фотографию, широко, победоносно улыбался.
Он попытался и теперь не выпускать из рук фотографию, но Николай Михайлович завладел ею, долго, внимательно разглядывал. Как и его ученикам, дом, в котором он бывал не раз и привык к нему с детства, показался теперь особенным.
— Ну, вот что, — сказал он, возвращая Семену фотографию, — дом мы осмотрим сегодня вечером. А сейчас, — он обратился к Семену, — пойдешь в архив и вернешь фотографию. Да не тайком, а скажешь, что взял ее вчера. И еще скажешь, что за это я лишаю тебя права две недели работать в архиве.
