что творчество не прощает измены, скорее простят женщины, чем пустая белая бумага, но уже был не властен над своим чувством.
«Солнышко моё, Олюшка! Для всего, даже для писаний моих, у меня уже ничего не остаётся. Ты всё закрыла. Так — я никогда никого не любил. Оля — особо, она детская любовь, перелившаяся в необходимость такой любви — очень тонкой. А к тебе всё — и эта очень тонкая, и сильная, и бурная, и умная… Сердце должно подсказать тебе, когда уйти от тяжкой атмосферы Шалвейка. Я прошу тебя церковно связать мою жизнь с твоей. Мама и брат будут с нами тоже. Я буду о-чень тебя любить. И писать Дари. «Пути» не должны быть оскоплёнными, кульминационный пункт — зачатие… я всё сведу в страстную симфонию… Но только чтоб мы были рядом».
И чтоб был у него от любимой женщины долгожданный ребёнок. За все муки, за всю невыносимую реальность, которую почему-то надо терпеть.
«Монахини сказали…»
Как известно, бракам, совершаемым на небесах, присуща ясность и доброе согласие. Трудно представить, чтобы «двое» могли подходить друг другу больше, чем Иван Шмелёв и Ольга Охтерлони. За время «ухаживания» у конфликтного, порывистого, неспокойного Ивана не случилось ни одного разногласия с ровной, доброжелательной, невозмутимой Оленькой. Первая слушательница его жизненных проектов, она становилась ему всё необходимее от одного приезда до другого. Её всегдашняя готовность разделить его недовольство или восторг, принять к сведению любое мнение о чём угодно, неспособность хитрить, что так свойственно многим барышням, лукавить, искусственно вызывать ревность, дурачить, наслаждаться своей хитростью, то есть лживостью. Короче, тот самый идеал Пушкина, о котором все знают со школьных лет. Это был и его идеал:
Иваном теперь владело горячее желание стать лучше, любить Бога, хорошо окончить гимназию, поступить в Московский университет — в частном и в большом, во всём у него была теперь высокая цель.
Эта девушка внушала ему веру в себя: он будущий юрист, жена, возможно, если захочет, сельская учительница, уедут в провинцию, будут жить своим домом… Через двадцать с лишним лет Ольга Александровна скажет жене Бунина Вере Николаевне: вижу, человек серьёзный, не то что другие, вот и пошла за него.
Её не смутил взрывной характер суженого. Однажды Оле пришлось поехать с папиным сослуживцем выправить какие-то документы. Их рядом в пролётке случайно увидел Иван. Он немедленно пустился в «погоню». Пожилому военному едва удалось убедить молодого человека не устраивать скандал в присутственном месте. Позже, когда остыл, Иван извинился. А Оля для себя извлекла урок: всегда давать Ване отчёт в своих делах, не так уж это и трудно.
Вопреки воле матери он продолжал встречаться с Олей, когда её семья жила чуть не на другом конце Москвы. Как всегда, ходил пешком. Однажды он запоздал домой, и ему не отворили, сколько ни стучал. В лёгком пиджачке, окоченевший, он отправился ночевать к замужней Соне.
Иван дотерпел только до второго курса университета. Летом 1895 года двадцатилетняя Ольга и двадцатидвухлетний Иван обвенчались в храме подмосковного материного имения-дачи в селе Трахоньево на Клязьме в окружении родни, детишек старшей сестры, под перешептывание деревенских баб: «Совсем дети…» Такие они были бесплотно худющие и безгрешно наивные. Через два года родился сын Сергей.
О пушкинской Татьяне и о том, как ему в жизни повезло с женой, впервые подумает сорок лет спустя во время Пушкинских торжеств, пышно отмечавшихся в 1937 году и в СССР, и русской диаспорой за рубежом, уже после смерти Ольги Александровны, уже давно известным писателем Иваном Шмелёвым, выступая со статьями и речами в Париже, Праге, позже в Женеве.
Иван Сергеевич никогда не воспринимал жену отдельно от себя: она есть, потому что он есть. Она так считает, потому что он собирался иметь такое же мнение и принять такое же решение. В их век вызывающе безбожного, интеллигентно продвинутого, напоказ выставляемого атеизма, когда отношения с Богом заканчивались в гимназии сдачей экзамена по Закону Божьему, когда Бог остался у народа, не сдававшего экзамен на право знать, «против» Кого — это латинское «а». Человек Замоскворечья из верующей семьи, Иван по-старозаветному принял венчание, как все без исключения его предки крестьянского происхождения, — навсегда, «в высшем суждено совете».
В маленьком парижском кафе намного позже Александр Куприн рассказал Ивану Шмелёву, почему разошёлся с первой женой Марией Иорданской.
«Для совершения брака надо было предъявить среди документов свидетельство о говении. Столичный дьячок был человек понимающий: «Вы хотите говеть или так? Свидетельство я могу вам выписать сейчас. Это будет стоить десять рублей…» Свидетельство о говении скоро было в руках, так что и само венчание было уже — «так», и развод был неизбежен».
Студент Шмелёв писал в те годы, когда стали венчать «так», своей невесте: «Надо молиться, Оля, чтобы Бог благословил наш шаг… Мне, Оля, надо ещё больше молиться. Ведь ты знаешь, какой я безбожник».
А ведь и его как-то «замели» в Манеж по случаю студенческих волнений, оттуда ненадолго в Бутырку. Правду сказать, Шмелёв не придавал большого значения студенческому буйству, ведь он серьёзный семейный человек, несолидно играть во Французскую революцию… Чтобы понять, как священен для них брак, понадобились годы, чужбина, горькие годы без России, без «родного». Страдания ещё нераздельнее слили их в одно целое…
Их свадебным путешествием была поездка на Валаам.
С повести «На скалах Валаама», позже переработанной, символически начнётся путь в писательство Ивана Сергеевича, ещё не отдающего себе в этом ясного отчёта. Да вся жизнь его, обыкновенная и творческая, — путь духовного руководства жены, по утверждению богослова и философа А.В. Карташева, сблизившегося со Шмелёвыми в эмиграции: «Она потихоньку очистила божницу от пыли, заправила остывшую лампадку и засветила её». Он же назвал его «писателем русского благочестия».
Но это потом, а пока им безотчётно руководит заложенное предками.
Такое бывает, когда «брак совершается на небесах», когда жена, «как солнца луч среди ненастья». И так естественно безотчётен этот свет, просто он есть и не может не быть. Когда холодное «солнце мёртвых» отразится в навсегда застывших зрачках сотен тысяч убитых в Крыму, их сохранит взаимное тепло и поддержка. Только работа и преданная жена спасают мужчину от безумия. Пережил бы впечатлительный, с его мгновенной взрывной реакцией, Иван Сергеевич мученическую смерть сына от рук «красных палачей»? Трудно сказать. Он не был политиком и позже, в чём признавался сам. Его называли пророком. Пророкам «даётся благодать предвиденья», но столько же отнимается в сиюминутности. Низменного. Бытового. Житейского. Ольга Александровна делила с ним непоправимое горе, вбирая в себя и его боль, это знают все любящие, и они претерпели своё горе.
После всех страданий, голода в Крыму, утраты Родины и сына, виновного лишь в том, что не нарушил военную присягу, был честен он и его родители, несчастный отец написал «Это было», чтобы самому не сойти с ума. Они — претерпели, и были одним целым-неделимым, это остаётся внутри на всю оставшуюся жизнь. Муж попытается научить её печатать на машинке, которую называл своим «орудием перепроизводства». Поздно. Потрясения, отсутствие постоянного жилья, «без причала» (Шмелёв), борьба с
