не выбирали. Это нас наши органы власти сдружили. Что же мне с вами делать? – он отошёл на пять шагов и поднял автомат.
– Не убивай! – закричал младший.
– Отпустить?
– Отпусти! Мы…
– Под честное слово офицера? – насмешливо спросил Дон. – Расписку дашь?
– Дам, дадим!
– Ну, хорошо, поверю. Я тебе, – он обратился к старшему, – сейчас развяжу руки, и ты мне напишешь под диктовку расписку, после чего пойдёшь себе восвояси.
– А я? – в страхе закричал младший.
– И ты хочешь? Ну, ладно, пользуйтесь моей добротой.
Дон развязал лейтенанта и протянул ему планшет.
– Пиши, – он заглянул в документ, – я такой-то, передаю Дону по кличке Меченый в целости и сохранности… написал? Пиши дальше – вверенное мне воинское имущество… пиши, пиши… в обмен на свою жизнь, нет… жизнь не пиши… пиши – в обмен на его доброе ко мне расположение… и два самородка весом… пиши, пиши… весом по пятьсот грамм каждый… видишь, я твою голову ценю на вес золота. Так, написал? Поставь дату, распишись. А теперь вымажь, пожалуйста, пальчик чернилом и приложи сбоку вместо печати… да не здесь! На подпись! Что, делопроизводство не знаешь? Печать всегда ставится на подпись. Теперь, понимаешь, друг мой, – проговорил Дон, отбирая у него расписку, – не в твоих интересах будет, если нас поймают. Продажа воинского имущества и оружия карается по статье УК… как там дальше? Ну да ладно, прочтёшь по возвращении домой. Теперь ты, малец…
Когда была написана третья расписка (вес самородков у подчинённых был Доном соответственно уменьшен). Дон сожалеюще развёл руками:
– С формой, друзья мои, вам придётся расстаться. Скажете, что сгорела при пожаре вместе с документами.
– Но как мы голяком доберёмся до дома? – возразил лейтенант.
– Тут мы вам окажем шефскую помощь. Дадим три оленьих шкуры. Укроетесь ими как плащами. Потом перед жильём сбросите.
– Ну, а чем объяснить, что одежда сгорела, а ожогов на теле нет?
– Здесь вы должны проявить сообразительность. Спички мы вам дадим. Медицина утверждает, что небольшие ожоги оказывают стимулирующее действие на защитные силы организма… Я знавал одну бабку, которая вот так лечила ревматизм… Нет, кальсоны снимать не надо… кстати, потом их прожжёте немного в разных местах, для убедительности…
– Вот вам по десять сухарей, – протянул Дон пленникам целлофановый мешок. – Это даже больше, чем имели мы, если учесть, что до реки по прямой всего лишь три дня пути. Возьмите и этот коробок спичек. Жаль отдавать, но в лесу без спичек туго. Идти вам будет легко, не надо убегать от собак, прятаться от людей, так что вам это покажется лёгкой прогулкой. Своему начальству скажете, что потерпели аварию, вертолёт взорвался при посадке. Это почти правда. Нас вы, конечно, не видели. А чтобы совесть вас не тревожила, скажу, и вы мне поверьте, бандитствовать мы не собираемся, но если что, то жизнь свою продадим очень дорого. Запомните! А теперь можете идти!
Покинув поляну, беглецы шли целый день, отклоняясь к юго-востоку. Так решил Дон. К вечеру они сидели у костра.
– Как я любил в детстве эту штуку, – вспоминал Дон, открывая консервную банку со сгущеным молоком, взятую в вертолёте. – Дед, помню, всегда мне приносил. Я гвоздиком прокалывал две дырочки и высасывал молоко через них.
– Зачем две? – удивился Коротышка.
– Чтобы воздух проходил, дура! Физики не знаешь. Сколько классов кончил?
– Не помню, давно было. Хотя, один закон заучил когда-то: сила действия равна силе бездействия.
– Противодействия, Коротышка! Противодействия! – поправил Дон. – Впрочем, ты, может быть, и прав. В ином случае бездействие и есть самая лучшая форма противодействия.
– Послушай, Дон, а если бы они не дали расписок, ты бы убил их? – спросил Эл.
Дон вместо ответа вытащил из кармана расписки и бросил их в костёр. Бумага вспыхнула ярким пламенем и мгновенно сморщилась, пепел сожжённых расписок поднялся над костром и заплясал в пламени.
– Зачем мне их жизнь, – он долго молчал, потом задумчиво сказал, как бы обращаясь к самому себе. – Ведь ещё пацаны… у каждого мать… ждёт…
– А твоя мать жива? – неосторожно спросил Эл и тут же пожалел, так как Дон вздрогнул, как от удара.
– Не знаю! С той поры, как она меня выгнала, я её не видел… Не любила она меня почему-то… Вот отец… тот любил… и дед… дед больше всего… Бывало, когда мне ещё четыре годика было, сажал меня с собой в машину на переднее сидение… он ещё из поролона сделал мне такую подушечку, чтобы удобнее было сидеть, и мы ехали кататься. Он со мной разговаривал, как со взрослым… Ты знаешь, я ведь в четыре года уже умел читать. Давай-ка лучше спать…
Дон завернулся в лосиную шкуру и замолчал. Костёр догорал. Эл подбросил в него сучьев и последовал примеру своего спутника.
ВОЗМЕЗДИЕ
Сак с удовлетворением осмотрел комнату. Минут десять тому назад он отпустил женщину, которая обычно приходила к нему убирать дом, после того как он расстался со своей очередной женой и жил один в своём особняке. На этот раз он велел ей прийти на два часа раньше и тщательно все вымыть и вычистить.
Зашёл в ванную и удовлетворительно хмыкнул. Голубой импортный кафель сиял и приятно контрастировал с белой эмалью ванны. Вернулся в комнату и стал собирать на стол. Вынул пару бутылок вина, добавил к ним бутылку «Игристого», затем открыл холодильник, достал зернистую икру, крабов, копчёности, нарезал последние тонкими ломтиками и довольный собой оглядел стол. Подумав немного, положил на стол коробку конфет.
К этому вечеру он готовился долго, может быть, лет десять, а то и больше. Ни одна женщина не вызывала у него такого страстного желания, которое в последнее время переросло в чувство мести. Именно мести. Он не раз представлял себе, как она будет лежать перед ним, – униженная и оскорблённая, потоптанная… именно потоптанная, думал он, и от этой мысли сладостная дрожь пошла по всему телу. Сцены, одна другой соблазнительнее в своей откровенности и мерзости, представали в его воображении. «Пусть почувствует», – теперь он её ненавидел, пожалуй, больше самого Эла. Чувство зависти к Элу, которое он испытывал раньше, как-то за шесть лет притупилось. «Скорее всего, – думал он, – Эл погиб». Он знал о его побеге и что след его и бежавших с ним преступников затерялся в лесных дебрях. Все эти шесть лет он пытался овладеть Молли, но каждый раз терпел неудачу. За это время у него было много женщин. Значительно моложе Молли и, наверное, красивее. Но с Молли была связана его первая неудовлетворённая любовь, первые его чувства и первое отчаяние. И чем больше Молли сопротивлялась его натиску, тем больше он желал её. Он знал, что все это пройдёт и исчезнет после того, как он достигнет желаемого. Но именно этот момент и был ему нужен. Овладеть, унизить и прогнать с презрением…
Как хорошо, что ему тогда досталась эта карикатура. Он смог подсунуть её мэру, а тут ещё история с этим… как его… ага! Горчичником. Полгода назад он сунул взятку заведующему бензоколонкой, и Олга вскоре, придравшись за что-то, выгнали с работы, записав в трудовую книжку статью. После этого тот никак не мог устроиться на новую службу. Сак «принимал самое активное участие» в его трудоустройстве, поэтому был осведомлён о всех попытках Олга поступить на работу и каждый раз мешал ему это сделать. Когда Молли совсем отчаялась, так как случалось, что ей нечем было платить за квартиру, предложил устроить Олга к себе в магазин. Но Молли должна прийти к нему сегодня вечером и «обсудить» этот вопрос. Он был уверен, что она придёт. В доме у Молли не было сейчас и копейки, она задолжала за три месяца за квартиру. Все, что ещё можно было продать, уже продано. «Итак, сказал он себе, – вперёд, Сак. Ты
