Перед глазами Савинкова сами собой воскресли великие события двенадцатилетней давности. Как вроде бы все давно происходило, а в сущности совсем-совсем недавно. Тогда, после российского позора от японцев, после унизительного Портсмутского мира, с которым Витте вернулся из Америки, вкрадчивый и обходительный Рутенберг стал настоящей тенью глупого доверчивого Гапона. Так ему было приказано, и так он все исполнил, превратившись чуть ли не в родственника наивного попа, поверившего в свое великое предназначение. Рутенберг был с ним под огнем солдат на площади, он уползал с ним в подворотню по крови и валявшимся телам, он с ним прятался потом и умело конспирировал (даже сам остриг его тупыми ножницами), уехал с ним за границу и там провел по всем заранее намеченным адресам.
Окончательно его судьбу решило перехваченное письмо. Гапон написал его и отправил на родину тайно от Рутенберга (все-таки не углядел, конспиратор вшивый!). Поповское письмо из-за границы попало в руки самому Азефу. Савинков тоже подержал его и прочитал внимательно. Ошеломление от письма было всеобщим: Гапон готовился им подложить громадную свиньищу.Уразумев всю провокационную подоплеку с рабочей манифестацией к царю, он осознал и свою роль в этой дьявольской затее. Такие вдруг прозревшие недоумки становятся опасны, порой даже страшны. Их теперь ничем не остановишь!.. Дочитывая поповское письмо, Савинков в этих неуклюжих строках на измятых листках ощущал запоздалую ярость человека, понявшего свою гигантскую ошибку. Гапон писал: «Нет у них никакой заботы о трудовом народе, а есть у них дележка революционного пирога. Из-за него они дерутся, и все жиды. Во всех заграничных комитетах всем делом ворочают жиды. Даже во главе Боевой организации эсеров стоит жид. И еще какой жирный!»
Помнится, Азеф клокотал, на его красных вывороченных губах пузырилась яростная пена.
– Этот поп пр-редал р-революцию!
На свою беду, Гапон распознал то, чего ни ему, ни другим распознавать не полагалось. Мир христианский, мир православный должен быть обрушен руками самих гоев. В ответ в нем возмутилась душа священника, служителя Бога.
С Гапоном было решено покончить. Исполнить приговор поручили Рутенбергу.
Дав Гапону дожить тревожную зиму в Париже, инженер, сердечный друг, увез его в Петербург, заманил на свою пустующую дачу в Озерках и там убрал бескровным и бесшумным способом – повесил. Труп священника провисел на даче больше месяца, до наступления теплых дней…
Самого этого термина «интеллигент» Савинков не выносил и всякий раз, услышав, начинал терять свое знаменитое самообладание. Необыкновенное это слово появилось в русском языкесовсем недавно, в 1876 году, изобрел его писатель Боборыкин. Самый образ так называемого интеллигента Борис Викторович постоянно держал перед своим мысленным взором: издерганный субъект в дрянных сапожонках, длинноволосый, с обильной перхотью по плечам, с криво надетыми очками. В русском обществе всегда имелся избранный слой необыкновенно образованных людей, и они считали новомодное словечко «интеллигент»самым что ни на есть ругательным. Интеллигент в смысле настоящей культуры напоминал самонадеянного студента-медика, возомнившего на третьем году обучения, что ему ведомы самые сокровенные секреты человеческого организма. Такой не задумываясь ставит с порога самые страшные диагнозы. К сожалению, вся жизнь и деятельность Савинкова проходила в самой гуще подобной интеллигенции, чрезвычайно самонадеянной и агрессивной. В конце концов эти малообразованные, совершенно некультурные люди стали действовать в его прославленных романах – типичные недоучки, с азартом ринувшиеся в политику. Недаром в этой среде были так почитаемы Белинский, Герцен, Чернышевский, Добролюбов, вся деятельность которых проходила под пламенным призывом к глубинным толщам русского народа: «Бери топор и отбрось всякие сомнения! Всё, что видишь, – всё твое!» Подобного рода «разумное, доброе, вечное» они и сеяли, и рассеивали. Вся их просветительская деятельность сводилась к остервенелому науськиванию народа на власть.
Ну а сам-то он – разве далеко ушел в своих романах, которые зачитывались до дыр? Словно не было ни Куликова поля, ни Полтавы, ни Бородина… Россия – тысячелетняя раба, бродят на пустырях тощие козы с выщипанными боками, шелудивые жители робко крадутся вдоль плетней… Запад – совсем иное дело, там что ни год, то рост свободы! В России же растет лишь рабство безмолвного, забитого народа.
Народ… Ради народа, как считалось, и велась ожесточенная кровавая борьба с самодержавием, с династией, с царем и их послушными опричниками. Ради народного счастья и занялся сам Савинков террором.
Судьба, жестокая к другим, к Савинкову оказалась благосклонной. За ним установилась репутация человека отчаянного, рокового. Постоянно заигрывая со смертью, он как бы бросал на кон самую жизнь. «Чет – нечет» – вот что, казалось, руководило всеми его рискованными поступками. И долгие, очень долгие годы его сопровождало удивительное счастье: постоянно выпадал «чет». Погибли сотни его товарищей- боевиков, сам же он оставался цел и совершенно невредим. За границей он оказался после первого ареста. Там, в Женеве, Савинков немедленно установил связь с членом Центрального Комитета партии эсеров Абрамом Гоцем. Тот вскоре свел его с человеком омерзительного вида:рыжий, лупоглазый, с толстыми и вечно мокрыми губами неутоленного сладострастника. Савинкову сразу вспомнился оставленный им в ссылке Луначарский. Новый знакомец с отталкивающей внешностью оказался Евно Азефом, главным распорядителем в так называемой Боевой организации эсеров. Выпученные глаза Азефа пристально и без всякого стеснения обшаривали Савинкова с ног до головы. Казалось, главарь боевиков на глаз определяет качество свалившегося на руки «товара». Несомненно, он сразу уловил пряный запах английского «Шипра» и аромат недавно выкуренной сигары, приметил физическую развитость и, конечно же, продуманную изысканность костюма. Перед ним сидел лощеный джентльмен, лишь одна мелочь выдавала его: он часто, слишком часто посматривал на свои ногти, покрытые лаком. Настоящий джентльмен маникюра обычно не замечает.
Боевая организация эсеров к тому времени зарекомендовала себя как небольшой отряд отважных, отчаянно смелых людей. Это им удалось привести в исполнение приговор Александру II – он был среди дня на людной столичной улице разорван на куски. Боевики получали инструкции за границей и отправлялись в Россию, словно охотники в поле или лес для отстрела крупной дичи.
Азефу с его опытом не составило труда проникнуть в самую суть мятущейся души неофита. Его не
